Чародеи

Было чувство, что он разрывается на две части… и все же окончательного разделения не происходило. «Ангел» и «аристократ» не могли просто разойтись в разные стороны, ведь оба сувэйба были пусть и разными, но все же реализациями одной и той же персоны.

Одна из двух реализаций должна была уничтожить другую для того, чтобы продолжить собственное существование.

Эдвин понял, что попал в ловушку. Он думал, что нашел способ обмануть Небесную Обитель и получить могущество, которое она дает, не платя требуемую цену, но он ошибся и обманулся сам. Совершенное им деяние — убийство лорда — имело намного большее значение, чем он полагал. Он действовал как часть Обители, как ее орудие и слуга. Пусть себя он таковым не считал — это не имело значения. Важно было не то, что он думал, то, что он делал. И сейчас по своим делам он получал награду — награду, которая оказалась совсем не такой, какой он ожидал. Он стал орудием, как казалось ему самому, исключительно ради реализации своих собственных целей. Но важны были не его планы, а сам факт того, что он занял положение слепого инструмента. Он думал, что то или иное описание вещей — лишь игра, и можно свободно переходить от одного описания к другому, ведь все это, в каком–то смысле, всего лишь игры разума, фантомы, мысленные конструкции, связующие наличные факты и превращающие поток ощущений в ту или иную устойчивую картину реальности.

Отчасти он был прав, но проблема заключалась в том, что порядок вещей описывал не только он один. И поставив себя в положение инструмента, он стал уязвимым для того, кто хотел бы рассматривать его в качестве инструмента, в качестве бездумного и верного исполнителя высшей воли. Пусть для самого Эдвина все это было лишь игрой — для того, кто располагал намного большей силой, чем он, это не имело решающего значения. В любом действии можно усмотреть его символический, ритуальный аспект. Повлияет ли это «рассмотрение» хоть на что–нибудь, зависит от личной силы смотрящего.

Силы Эдвина кен Гержета и того, кто сделал Обитель такой, какой она стала, того, кто поработил первых архангелов–сгиудов и заставил их напасть на своего прежнего наставника, были несоизмеримы.

Поставив себя в положение «инструмента», согласившись сыграть роль верного служителя, Эдвин тем самым позволил чужой воле вмешаться в свою жизнь и превратить себя в настоящий, полноценный «инструмент». Игра грозила перерасти в единственную, безусловную и самодовлеющую реальность, одетая им три года назад маска становилась лицом.

Два противоречивых чувства — усиливающийся разрыв между индивидуальностями «ангела» и «аристократа» и невозможность разорваться надвое — вызвали сильнейший диссонанс ощущений. В этой точке внешний мир пропал уже совершенно, Эдвин утратил всякую возможность его воспринимать, внутренний же мир стал отливать в почти вещественные формы. Сон или галлюцинация: двое парили над сверкающим ущельем, над бездной тьмы, и Эдвин одновременно был каждым из этих двоих.

Но равновесие сохранялось недолго.

Если в начале пробуждения старого сувэйба он одновременно ощущал себя и ангелом, и человеком, то чем дальше, тем более его осознание смещалось к человеку. Он не хотел смотреть на мир через фанатичные глаза Служителя. Три года назад он надеялся, что сможет получить Силу, не потеряв свободы, и даже убеждал в этом Дэвида, теперь же, будучи поставлен перед абсолютным и недвусмысленным выбором — сила или свобода, — выбрал второе. Что привлекательного в том, чтобы стать инструментом, чья воля целиком и полностью определена извне, неким передаточным механизмом, идеальным исполнителем, не просто согласующим свой собственный выбор с внешним приказом, но вовсе не имеющим никакого выбора?

Он выбрал свободу, да он и не мог выбрать ничего иного.

Однако этот выбор уже не имел решающего значения. Он означал лишь, что субъективно Эдвин переживет поражение и смерть, а не торжество и победу. Он отказался отождествлять себя с ангелом? Тем хуже для него: ведь ангел победит в люьом случае.

Они дрались над бездной — хеллаэнский аристократ и белоснежный Служитель: так же, как по сне желания и побуждения могут приобретать зримые образы предметов, людей или животных, также и сейчас разрываемое внутренней борьбой сознание Эдвина облекло два противостоящих друг другу центра притяжения в условные зримые формы.

Как бы ни разрешился конфликт, он не останется только «внутренним»: победа здесь, в индивидуальном мире Эдвина, созданном его личным воображением, определит то, каким он будет во внешнем мире, создаваемом воображением множества существ.

Клинки, которыми были вооружены противники, высекали искры, сталкиваясь с друг другом. Аристократ бился отчаянно и ожесточенно. Но ангел побеждал.

Эдвин почти полностью утратил связь с «ангелом»: его воля уже была совершенно вытеснена из этой части сознания; ангел теперь казался чужаком, неким отдельным, иным существом, вторгшимся в разум Эдвина. Когда–то ангел был его частью, но теперь эта часть не принадлежала ему.