Чародей лжи. Как Бернард Мэдофф построил крупнейшую в истории финансовую пирамиду

Экземпляр статьи из Barron’s на долгие годы уляжется в досье вашингтонского офиса Инспекции по проверке соответствия законодательству Комиссии по ценным бумагам и биржам OCIE. Это отдел федерального агентства, отвечающий за инспектирование брокерских фирм, подобных фирме Мэдоффа.

Директор инспекции послала своему заместителю вырезку с припиской сверху, гласящей, что Арведлунд «знает свое дело» и «отлично справилась с нашей работой». Однако никакой проверки фирмы Мэдоффа не последовало. Похоже, заместитель директора подшил статью в досье и этим ограничился.

Нехватка сотрудников, неуверенность в своих полномочиях и своих силах привели к тому, что бездействие главного регулятора страны стало почти рефлекторным. Конгресс принимал законы, сужающие простор для регулирования финансовых фирм, и 1990-е годы стали свидетелями морального упадка Комиссии. Чего стоит один только Закон о реформе судопроизводства в сфере частных ценных бумаг 1995 года, который сильно затруднил процедуру привлечения к судебной ответственности виновных за различные нарушения бухгалтерского учета и управления финансами. Годом позже Конгресс принял еще другой закон и расширил лазейку, позволявшую хедж-фондам уклоняться от регистрации в Комиссии по ценным бумагам и биржам. Запускать новые хедж-фонды без особого надзора регуляторов стало проще и прибыльнее. Этим послаблением воспользовались тысячи финансовых управляющих.

Год за годом кадровый состав Комиссии подвергался беспрестанному давлению, в первую очередь из-за жалких бюджетов, что сказывалось на уровне профессионализма. Текучесть кадров выросла до такой степени, что Счетная палата забеспокоилась. Текучесть юридических кадров Комиссии, ее бухгалтеров и следователей, достигшая в 2000 году 15 %, была вдвое выше этого показателя для соответствующих должностей в структурах исполнительной власти. В отчете за 2001 год Счетная палата установила, что между 1998 и 2000 годами Комиссию покинула треть персонала – более тысячи ее работников, среди которых юристы составляли по меньшей мере половину. При тогдашних зарплатах на эти позиции вряд ли стал бы претендовать кто-нибудь, кроме новичков. В последующие годы за преступниками с Уолл-стрит вроде Берни Мэдоффа, все более творчески подходившим к своему делу, будут надзирать все более неопытные и плохо обученные сотрудники Комиссии. В конце концов злоупотребления 1990-х годов с их позорно оптимистическими отчетами, которые аналитики Уолл-стрит выпускали по хлипким технологическим акциям, и сфальсифицированной бухгалтерией таких технологических гигантов, как Enron и WorldCom, выйдут на свет – но не благодаря усилиям или инициативам Комиссии и не тогда, когда еще можно было предотвратить крупный ущерб, причиненный их работникам и инвесторам. На слушаниях в Конгрессе по следам этих скандалов сенатор от Мэриленда Пол Сарбейнс процитирует суждение неназванного аналитика о положении дел в Комиссии: «Моральное состояние упало ниже некуда. От того, что здесь было лет десять – двенадцать тому назад, остались одни воспоминания».

Всего за месяц до выхода статьи в Barron’s к заместителю директора отдела правоприменения нью-йоркского отделения Комиссии из бостонского офиса поступила докладная записка по Мэдоффу. Это было сложное, местами путаное заявление некоего специалиста по количественному анализу, утверждавшего, что он математически проанализировал доходы Мэдоффа от инвестиций и пришел к единственно возможному выводу: Мэдофф – мошенник.

Обвинение исходило от Гарри Маркополоса, портфельного управляющего бостонского Rampart Investment Management. Маркополос проявил интерес к отдачам от инвестиций Мэдоффа несколькими годами ранее, когда руководитель Rampart попросил его исследовать вопрос, отчего стратегии хеджирования опционов в Rampart не достигают того уровня отдачи, о котором раз за разом сообщает Берни Мэдофф.

Маркополос, сын иммигранта – владельца греческого ресторана в Эри (штат Пенсильвания), получил диплом бакалавра управления бизнесом в мэрилендском Университете Лойолы и магистра финансов в Бостонском колледже. Попутно он работал в семейной ресторанной сети, служил в армейском резерве, благодаря семейным связям поступил на работу в брокерскую фирму и работал в небольшом инвестиционном партнерстве; в 1991 году перешел в Rampart. К 1996 году он выдержал жесткие экзаменационные испытания на сертификат финансового аналитика и стал работать в Бостонском обществе аналитиков по ценным бумагам.

Маркополос был умен, в чем-то наивен, с ярко выраженной склонностью к преувеличениям и грубому солдатскому юмору. В своих воспоминаниях он описывает, как поддразнивал свою будущую жену, предлагая оплатить большие грудные имплантаты – вместо того, чтобы тратить деньги на двухкаратный бриллиант в кольце для помолвки, о котором она мечтала. «Тогда хоть мы оба получим удовольствие», – якобы сказал он ей. И чем же закончилось дело? «Мы сошлись на полутора каратах».

Даже друзья Маркополоса сходились в мнении о том, что он немного странноватый. Недаром вернейший союзник Маркополоса в бостонском отделении Комиссии, следователь-ветеран Эд Мэньен, заметил, что к Маркополосу мало кто относился равнодушно. «Он вам либо нравится, либо нет, – сказал Мэньен. – Гарри не всегда приятен в общении». Маркополос, например, мог во всеуслышание отпустить такую шутку: дескать, различие между мужчинами и женщинами, сотрудниками Комиссии по ценным бумагам и биржам, только в том, что женщина способна сосчитать до двадцати, а мужчина до двадцати одного – «если, конечно, снимет трусы». К рассказу о своей милой шутке Маркополос добавил следующий комментарий: «Женщин это жуть как бесит, но у меня в запасе есть продолжение: “…правда, трусы-то снять надо еще догадаться, а с догадливостью в Комиссии туго. Никто не видит очевидного”». Нетрудно догадаться, что он не питал почтения к регуляторам рынка.

Когда Маркополос проанализировал доходы Мэдоффа от операций, он обнаружил, что они и близко не лежали к показателям голубых фишек, которые Мэдофф якобы покупал. И он не видел никаких разумных причин, почему Мэдофф позволял руководству своих фидер-фондов огребать гигантские вознаграждения, в то время как сам он получал лишь комиссии с трейдинга. Он высказал сомнение в том, что в целом мире не хватит индексных опционов, чтобы захеджировать портфель такой величины, как портфель Мэдоффа. И еще он заметил, что между январем 1993 года и мартом 2000 года Мэдофф терпел убытки только три месяца из восьмидесяти семи, а S&P 500 за тот же период без малого двадцать восемь месяцев находился на низком уровне. «Это все равно как если бы супербэттер бейсбольной команды на протяжении всей спортивной карьеры показывал почти стопроцентную результативность», – позднее заметил Маркополос. (Для профессиональных инвесторов эта аналогия менее убедительна, чем для широкой публики. К примеру, взаимный фонд Gateway, который следовал сходной стратегии, в тот же период терпел убытки только четырнадцать месяцев, так что он в среднем набрал больше 80 %, и даже S&P 500 с его двадцатью восемью месяцами убытков вышел почти на 70 %. Для бейсболиста и такая результативность была бы неправдоподобной, однако в двух последних случаях это реальный итог абсолютно законной рыночной деятельности, без всякого мошенничества.)

Так или иначе, Маркополос быстро и точно вывел заключение, что Мэдофф мошенничает: то ли выстраивает финансовую пирамиду, то ли пользуется конфиденциальной информацией о предстоящих ордерах, чтобы играть на опережение (а это незаконная практика). Взволнованный своим открытием, он довел его до сведения Мэньена. В мае 2000 года Мэньен устроил Маркополосу личную встречу с Грантом Уордом, старшим юристом отдела правоприменения бостонского отделения Комиссии.

Встреча прошла неважно. Мэньен позднее вспоминал: «Гарри просто не понимает, с кем как нужно говорить». Маркополос был себе на уме, интеллектуал-аналитик (на жаргоне Уолл-стрит – «квант»), и, к несчастью, он явно переоценил свое умение внятно объясняться с неквантами. Излагая у доски сложную теорию, Маркополос рисовал здесь кружок, там стрелку, указывающую на другой кружок, потом третью стрелку, указывающую на еще один кружок… По словам Мэньена, это походило на пытку нескончаемой головоломкой. «И Гарри все говорил: вот, смотри, видишь, что получается?» А ты смотришь на всю эту чертовщину и мотаешь головой: не-а, не понимаю».

Маркополос и Мэньен заметили, что глаза Уорда остекленели еще прежде, чем Маркополос дошел до первого доказательного пункта своего анализа доходности инвестиций Мэдоффа. Дело не упрощало и то, что Уорд через несколько месяцев собирался покинуть агентство ради работы в частной практике, но будем справедливы: на него обрушили такую мешанину из рыночного жаргона и математических терминов, что у любого голова пошла бы кругом: «Указанная отдача от инвестиций не может быть результатом открытой нетто-лонг позиции, а именно: часть А – конверсия с разделением страйка, то есть 30–35 лонгов на OEX-индекс, которые шортятся вне денег (дельта <.5)»… И это только начало.

Для некванта вроде Гранта Уорда (да и для большинства юристов-регуляторов) это все равно что санскрит.

Спустя некоторое время Уорд заверил расстроенного Эда Мэньена, что дал нью-йоркскому отделению Комиссии наводку на Мэдоффа. Но открытых свидетельств тому нет, и в дальнейшем официальное расследование заключит, что он этого не сделал. На соответствующий вопрос Уорд ответил, что вообще не помнит о встрече с Маркополосом, хотя, согласно официальному заключению, это тоже неправда.

В течение следующего года Маркополос продолжал отслеживать статистически невозможные успехи Мэдоффа. В записке к Мэньену он сказал: «Эти цифры уж больно хороши, чтобы быть правдой. А всякий раз, стоит мне только подумать, что показатели компании или управляющего слишком хороши, чтобы быть правдой, оказывается, так и есть, дело нечисто».

Маркополос, ободренный Мэньеном, подготовил обновленный отчет по Мэдоффу для нового начальника отдела правоприменения в бостонском офисе Комиссии. На этот раз анализ Маркополоса от 3 апреля 2001 года был-таки отослан в Нью-Йорк, где его передали на рассмотрение заместителю директора соответствующего регионального отдела, компетентному и уважаемому юристу. Днем позже она послала своему руководителю электронное письмо, где говорилось, что она рассмотрела заявление по Мэдоффу, но не считает, что оно заслуживает дальнейшего расследования: «Не думаю, что мы должны и дальше заниматься этим».

Несколько лет спустя, читая докладную Маркополоса, она была озадачена собственным решением, о котором она, по ее словам, даже не помнит. «Мне кажется, по этому документу я должна была бы с кем-нибудь проконсультироваться, – сказала она. – Надеюсь, я с кем-то посоветовалась. Честно, я не помню. – И добавила: – Я, скорее всего, подумала бы, что автор документа, мягко выражаясь, с приветом. Но, надеюсь, я не оставила бы его без внимания только по этой причине… не помню».