Чародей звездолета «Агуди»

– Зачем? Как раз такие хитрости видны издалека. И никто не поверит. А вот то, что он мне отказал в доступе на телевидение, видели не только люди наших служб, но и с десяток сотрудников телебашни. Они подтвердят все. Президента страны… такой огромной страны!.. никто не смеет так унижать.

Глава 3

Чаще ночую прямо в Кремле, там мои президентские апартаменты, но сегодня после такой встряски потянуло в семейное гнездышко, Геннадий неодобрительно покрутил головой, в Кремле охрана надежнее, но послушно доставил меня, только на ходу доложился Крамару, а еще заметно замедлил скорость, чтобы там успели мобилизоваться, убрать голых баб с экранов мониторов и подтянуть животики.

Людмила еще не спит, возится с внучкой. Это у меня уже пятая внучка, самая младшая, остальные заканчивают школу, а самая старшая грызет гранит науки в техническом вузе.

Ахнула, увидев мое лицо.

– Что с тобой? – спросила она в ужасе. – Ты прямо кипишь! Как чугунный котел с наглухо завинченной крышкой. Не взорвешься?

– А ты чего не спишь? – спросил я. – И ребенка мучаешь, неврастеничкой вырастет… Сейчас и так весь мир страдает неврастенией… в особо тяжелой форме. И вообще – иди спать.

– А ты?

– Посижу чуть, приду. Мне надо немного подумать.

Она вздохнула, в глазах укор, но хоть в руках утюга не видно, ушла на кухню. Я допил чай, а когда добрел, хватаясь за стену, к спальне, постель уже разобрана, Людмила спит, отвернувшись к стене.

Галапагосская черепаха на суше двигается грациознее, чем я, когда заползал под одеяло. Тяжелые, как бронированные щиты, веки начали опускаться, тепло пошло по телу, резкий звонок встряхнул, словно электрошок при реанимации.

Я судорожно пошарил по столику, вялые пальцы едва удержали тяжелую трубку. Сейчас, конечно, есть и намного легче, но в них, видимо, труднее запихнуть столько глушилок, как во все, чего касается президент.

– Алло?

– Дмитрий Дмитриевич, – раздался голос Карашахина, – простите, что оторвал вас от тренажеров…

– Хоть, – буркнул я, – не вытащил из сауны с голыми бабами, как сказала бы Ксения. Какая неприятность еще?

– Большая, – сказал он потерянным голосом. – Под Волоколамском автобус, полный народу, столкнулся с поездом. Погибло сорок три человека, только одного выбросило взрывом… да, был еще и взрыв, остальные все в лепешку. Я звоню, чтобы вы были готовы, когда на вас все это обрушат.

Я закрыл глаза, простонал неслышно, вот бы снова заснуть и проснуться, когда все случившееся окажется дурным сном.

– Хорошо, – сказал я чужим голосом, – буду знать.

– Какие-нибудь распоряжения на этот счет?

– Тебе? – переспросил я. – Но ты ведь управляющий делами президента, а не МЧС, ГАИ или МВД.

В трубке вздохнуло, голос сказал с надеждой:

– Но разве… вы не поедете на место катастрофы?

Я сжал челюсти, помолчал. Это не президент, что при каждом сходе лавины с гор, каждой автокатастрофе или упавшем самолете выражает соболезнование и мчится туда лично, чтобы… чтобы что? Мы же все знаем, что на самом деле он на фиг там нужен. Это всего лишь заискивание перед СМИ, перед массой быдла, имитация скорби и соучастия. Президент должен заниматься делами государства, а на места катастроф должны выезжать даже не генералы, а майоры, а то и капитаны. Иначе такой президент слишком уж похож на мельника из басни Крылова… Однако Карашахин прав, я ведь срывался с места и мчался на места катастроф, я клал венки и выражал соболезнования, я старался быть близким к народу, к простым людям, словно чувствуя вину перед ними: я президент, а они – нет, и потому готов был для них едва ли не снять штаны и подставить зад. Это чертово чувство вины русских, старшего брата перед младшим, на самом деле намного более наглым, дерзким и постоянно пинающим старшего брата.

– Нет, – ответил я медленно. – Всеволод Лагунович, отныне президент будет вести себя, как глава государства, а не… клоун в президентском кресле.

– Я понял, господин президент, – ответил он торжественно.

В трубке тихо, и хотя звонил он, но этикет делает для президента исключения, в числе привилегий Первого Лица есть и такие, как подходить к женщине и знакомиться самому, не будучи представленным общим знакомым, а также класть трубку первым, чем я и воспользовался.

Сна уже ни в одном глазу, я долго лежал, перебирая в памяти события последних дней, выбрался из постели, в окна через щели жалюзи бьет яркий, как лучи боевых лазеров, свет. В виски толчками бьется кровь, я чувствую, как распухают там вены, уже и так толстые, как разжиревшие пиявки. Все износилось, к Чазову лучше не показываться, сразу же госпитализирует, я и так велел не пускать его ко мне без острой, даже острейшей необходимости.

Утром Людмила еще спала, я поднялся на цыпочках, сам приготовил кофе и бутерброд, поспешно включил дисплей. У меня их несколько, система работает бесперебойно, своя подстанция в подвале, экраны жэкашные, висят на стенах, как раньше развешивали картины, только у меня вплотную один к другому, как фасетки в глазу огромного насекомого.