Чаровница

А чтобы дарить и принимать любовь, нужно быть сильной и стойкой. Нужно быть еще сильнее, чтобы оставаться честной перед собой и не позволять слабой человеческой природе отдавать все, что у тебя есть, ради любимого человека.

Сесили терзалась в поисках душевного равновесия. Как можно уважать себя, если ты готова простить любимому человеку все, что угодно? Разве нет на свете вещей, которые ни в коем случае нельзя прощать даже тому, кого любишь больше своей жизни? У всякого милосердия есть свои границы. Одна беда: Сесили не знала, где точно пролегает граница ее способности прощать.

* * *

Герцогини нет дома, так сказала ему прислуга, она пошла гулять в парк к пруду. Рэнд нашел ее, когда солнце начало садиться, накрывая небо и землю багровым бархатным покрывалом.

Он увидел ее на небольшом мостике, перекинутом через ручей. Сесили в глубокой задумчивости ломала прутик на кусочки и бросала палочки в воду.

От ее облика веяло покоем и умиротворенностью, ее тонкий силуэт четко выделялся на фоне алеющего неба.

Она была чудо как хороша, им мгновенно овладело желание, но его тут же подавила любовь, вспыхнувшая в его сердце. Следуя особому чутью, которым одарены немногие мужчины, Рэнд понял, что гроза миновала, что нынешняя их встреча не будет омрачена ни упреками, ни выяснением отношений.

Скрип сапог о гравий, а потом стук о доски мостика вывел Сесили из задумчивости. Она приподняла голову, и ее глаза засияли от радости.

– Добрый вечер, Ашборн, – приветливо произнесла она, как будто в самом деле обрадовалась его появлению.

Столь откровенное радушие поразило Рэнда, сердце его встрепенулось, и жизнь опять заиграла и забурлила в его жилах. На какой-то миг ему стало досадно, зачем он так долго не приходил к ней. Это было ошибкой. Хотя у него было оправдание: почти все это время он был занят устройством дел Джонатана, и, похоже, все удалось разрешить наилучшим образом.

Как будто прочитав его мысли, Сесили сказала:

– Я слышала, что появление моего брата в свете произвело настоящую сенсацию.

– Да, в этом есть доля истины, – согласился с ней Рэнд. – Придуманная им история о похищении и временной утрате памяти показалась всем дамам чрезвычайно романтичной. А его бледный и изможденный вид вызвал к нему еще больший интерес.

– Не удивлюсь, если брат начнет писать стихи, – улыбнулась Сесили. – Увлечение весьма достойное, мало чем уступающее науке.

– Нисколько не удивлюсь этому, – подхватил Рэнд. В воздухе повисло неловкое молчание.

– А что слышно насчет его положения в научном мире? По слухам, идеи Джонатана подверглись разрушительной критике со стороны академиков?

– Похоже, что так. Он полностью утратил научный авторитет. Без преувеличения можно сказать, что его порвали на мелкие кусочки. Теперь все считают его богатым любителем, увлекшимся от безделья наукой и наломавшим там дров своими безумными идеями. Теперь даже его бывшие преподаватели в Кембридже старательно открещиваются от него.

– Лицемеры! – с горечью произнесла Сесили, грустными глазами смотря на воду. – Несчастный Джон! Как, должно быть, ему больно и обидно до слез слышать, какую ерунду болтают о нем.

– Напротив, я думаю, что Джонатан как раз рад тому, что о нем болтают. Теперь, как мне кажется, все опасности позади, и он может спокойно жить, ни о чем не волнуясь.

– А что слышно о Бертраме и Лавинии? – вдруг оживилась Сесили. – У них хватило ума держать язык за зубами?

– О да, вполне. Если они проговорятся, что им было известно о том, что Джонатан жив, им придется объяснять, по какому праву они унаследовали и графский титул, и все состояние. Джонатан обещал выплачивать им щедрую пенсию, при условии что Лавиния вернет все полученные ею деньги, вырученные в результате ее сомнительных денежных махинаций.

– О, я сильно сомневаюсь в том, чтобы Лавиния выполнила это условие. Жадность ее погубит. Интересно, как и кому она собиралась продать мое ожерелье.

– Веришь ли, но я собирался сообщить тебе о Джонатане, как только он позволил бы, – обронил Рэнд.

– Может быть, – промолвила Сесили. – Но разве я могу тебя винить за соблюдение тайны? Пожалуй, тут тебя не в чем упрекнуть.

У нее задрожали губы. Глубоко вздохнув, чтобы взять себя в руки, она продолжила:

– Но ты утаил от меня правду, а вот это мне уже трудно тебе простить.

Рэнд вскинул вверх руку, словно пытаясь оправдаться. Ему не хотелось выслушивать обвинения, хотелось только, чтобы она вернулась к нему.

– Да, я струсил, – повинился Рэнд. – Я так сильно хотел жениться на тебе, и когда моя мечта исполнилась, вдруг все это случилось. Когда ты дала свое согласие, я опьянел от радости. Но рассказать тебе о Джонатане я не решался, чтобы не давать тебе повода для отказа.

– Ты все решил за меня. Ты лишил меня возможности выбора. Одним словом, ты манипулировал мной.