Чары. Избранная проза

Валька терпеть не могла поучений — особенно от тех, кто сам ничему не выучился и втайне хочет, чтобы другие следовали правилам, оправдывающим его ошибки. Поэтому когда мать ей что-то втолковывала, морща лоб и вытягивая трубочкой губы (у Вальки это называлось: бу-бу-бу), она лишь передергивала плечами и нарочно строила в зеркало кривые рожи. Вот, мол, уродина, а уродинам все нипочем!

Конечно, она была согласна: надо, а вот что именно надо — в этом у них с матерью было полное несогласие, разброд, разнобой, поскольку далее следовало перечисление, вызывавшее у нее безнадежный вздох и мучительную, судорожную зевоту. Слушая мать, Валька чувствовала, что звереет, и в ней пробуждаются явные садистские наклонности: перечисление исключало малейшую мысль о порыве, о жертве, о красивом безумстве. Оно сводилось к тому, что надо получить образование, бывать по праздникам у отца Александра, целовать крест, принимать благословение, что нельзя доверять подругам и что самое важное — встретить в жизни хорошего человека, не оплошать, не опростоволоситься, не ошибиться в выборе.

Уж лучше бы сказала, в монастырь уйти или под поезд броситься: было бы не так скучно. А то от одного образования можно повеситься, не говоря уже о хорошем человеке, которого она представляла почему-то похожим на начальника цеха в тюбетейке, синем халате, со штангенциркулем в руках, и глаза под очками добрые-добрые…

Что бы ни внушала ей мать, самое заветное убеждение Вальки заключалось в том, что главное в жизни — это любовь и ради нее можно пожертвовать всем: и друзьями, и подругами, и отцом Александром, и даже родной матерью. Поэтому она в остервенении и бросила техникум: парней стоящих нет, одни придурки с тусклыми желудевыми глазами, познакомиться не с кем. Не куковать же ей одной, как матери!

Валька покрутилась, поразузнала и устроилась дежурной по платформе в метро. Мраморные полы, холодок, мозаика, статуи плечистых пролетариев в нишах, а она в форменной шинели, красной беретке, с сигнальным диском в руке. Машинисты после смены к ней подсаживаются, на ухо шепчут, по-голубиному воркуют, токуют, куражатся, она же им загадочно улыбается…

Словом, сплошные намеки, обольщения и надежды!

Но прошел год, и ничего в жизни не менялось. Все голуби были давно окольцованы, и Валька злилась, свирепела и отчаивалась. Слава богу, матери (она тоже в цехе начальница, хотя и без тюбетейки и штангенциркуля) дали квартиру! Все-таки дали: не зря свечки ставили! Когда переехали в театральный дом, она сказала себе: сейчас или никогда…

…Выписав чек на зеркало, Валька решила не оформлять доставку, а самой найти такси или кого-нибудь с машиной. У мебельного как раз дежурили два грузовичка, и она стала договариваться с шофером одного из них, чтобы он не только довез, но и помог донести. Шофер стал ломаться, закапризничал и отказался (мало посулила!), и тогда-то к Вальке и подскочил этот рыжий. В магазине ей и в голову не приходило, что он грузчик: ничего себе времена настали, если грузчики так одеваются! Но рыжий действительно подхватил ее зеркало, уложил в кузов второго грузовичка (шофер оказался более сговорчивым) и еще подмигнул: вот, мол, хозяйка, как лихо работаем!

Когда Валька называла шоферу адрес, рыжий переспросил так, чтобы в голосе слышалось приятное удивление: «Вербная, девятнадцать?» И тут она вспомнила, что встречала его в лифте собственного дома: по ястребиному прищуренные глаза, жесткие с виду усики, нос с горбинкой…

— Жорж, — представился рыжий, показывая в улыбке золотые коронки передних зубов. — Соседи с вами!

— Валентина, — назвалась она, тоже улыбаясь и пряча улыбку, словно ее невыгодно отличало от него отсутствие золотых коронок.

Доехали, выгрузили зеркало из кузова, подняли на этаж, и рыжий занес его в квартиру.

— Ну, Валечка, рад был знакомству…

Она протянула ему деньги, и он властно отвел ее руку. Этот жест покорил Вальку, недаром она слыхала, что рыжие умеют ухаживать и не жмутся на рубли.

Они стали встречаться вечерами под мигающим уличным фонарем, бывать на последних сеансах в кино. Закутавшись в тулуп, она однажды полдня просидела на ящике, пока он выуживал из-подо льда окуней, пила с ним на морозе водку, хохотала, целовалась, а через неделю он пригласил ее на чью-то квартиру. «Явочную», — пошутил он. Валька в ответ высунула и прикусила язык, состроила ему по привычке рожу, передернула плечами и согласилась: «Ага!»

Со слезной мольбой, скулежом, запальчивыми угрозами и скандалом (это она умела) вытребовала на работе день за свой счет. Утром накрасилась, напудрилась, и целый час просидела как неживая, как ватная кукла: чуть толкни — и повалится.

В двенадцать Жорка позвонил и для верности постучал в дверь. Она со страхом открыла. Он с порога воскликнул, что такси у подъезда, осклабился и гаерским жестом кренделем выставил локоть: «Мадам…» Спустились этакой парочкой. Жорка открыл нараспашку обе дверцы, сам сел спереди, рядом с шофером, а ее посадил сзади.