Чары. Избранная проза

Дома меня ждет Сусанна. Старый генерал благословил молодых и согласился на свадьбу, родители мои лучшего и желать не могли, и была она, эта свадьба, месяц спустя. Сняли банкетный зал, наняли развязного, фатоватого тамаду с малиновыми щеками, съехалась тьма гостей. Жених был в черном, невеста в белом, оркестрик изнемогал на сцене, а я, хитрец с улыбочкой, как всегда наблюдал… И за гостями, и за невестой, и за женихом — наблюдал как бы со стороны и вдруг со зловещим хохотком подумал, что женишок-то я… хм… Подумал, и привиделось мне, померещилось, возникло странное ощущение: ноздреватый бетон, в который я упираюсь лбом… белый, застывший, ноздреватый, шершавый, с ушком петли для крюка. И этот бетон — моя будущая жизнь, вот только зацепи крюком за ушко…

Стало мне душновато, я спустился с папиросой на улицу, расстегнул воротник, вдыхая мартовскую сырость ночи, как принято выражаться. И тут меня, приватного наблюдателя, хитреца с улыбочкой, пронзила спасительная боль догадки: а ведь здесь могла стоять сейчас Лиза, даже наверняка стояла, может быть минутой раньше, в деми, с нескладным зонтиком, сумочкой времен немого кино…

Я понесся наверх, где изнемогал оркестрик, гаерствовал тамада и кружились пары, вытащил невесту на танец и под гнусавые стенания саксофона стал пытать, зачем ей эта свадьба и почему мы с Лизой расстались.

— Ах, бедная Лиза! — рассмеялась Сусанна.

Мы поселились у генерала.

декабря 1999 года

Остров должников (рассказ-притча)

…Приобретайте себе друзей богатством неправедным.

Евангелие от Луки

1

В голове не укладывалось, как могло произойти это несчастье: то ли неотложка запоздала, то ли сами родители не спохватились вовремя и теперь — страшно подумать! — потеряли самое дорогое. Агафоновы были просто потрясены, когда узнали по телефону обо всем случившемся, и так растерялись, что и о Боге не сразу вспомнили.

Отец Валерий позвонил, чтобы спросить, не собираются ли Одинцовы на дачу и не захватят ли с их половины старый обогреватель, ватное одеяло и кое-что из одежды, бикешу или тулуп. Сентябрь выдался на редкость холодный, ветреный (дырявый горшок на заборе завывал, как покойник), с обжигающими утренниками, выбеливавшими ступени крыльца и оставлявшими на лужах сухой, ломкий ледок. А в Москве еще не топили, и они с матушкой в который раз пожалели о том, что в свое время не сложили печку.

Он начал разговор с обычного вопроса, задаваемого людям, с которыми встречаешься не каждый день, хотя и расстаешься не надолго: «Как поживаете? Что слышно? Какие еще новшества предложат нам господа экуменисты?» Начал в ожидании ответной фразы: «Спасибо, потихоньку. Ну, а чем порадуют почтенные ревнители устоев и суровые приверженцы старины?» Но вдруг насмешливая, лукавая, спрятанная в бороде улыбка, не позволявшая заподозрить в нем сторонника сомнительных новшеств, спала, глаза под стеклышками очков часто заморгали, лицо стало глуповатым от сознания неуместности взятого тона, и он чужим, хриплым, срывающимся от волнения голосом произнес: «Какой ужас… невероятно!»

Матушка Полина, убавив звук под светящимся экраном (ох уж эта реклама!), развернулась к нему в кресле, отложила недовязанный чулок и, бледнея своим круглым, розовым, с молочным отливом, лицом, перекрестилась и взялась за сердце: «Что, господи?»

Как самые близкие и давние друзья Одинцовых, помнившие их дочь еще малюткой, запеленатой, завернутой в одеяльце и лежавшей в коляске, Агафоновы испытывали к ним высшую степень сочувствия, и подчас им казалось, что несчастье подкосило их самих, настолько они привыкли разделять с Одинцовыми все радости, горести и заботы.

Отец Валерий и Левушка Одинцов дружили с университета, вместе слушали последних старых профессоров, которых под руки доводили до кафедры, но стоило им трубно высморкаться, крякнуть, насадить на красный нос пенсне, отхлебнуть из граненого стакана крепкого чая и открыть рот со словами: «Ну-с, милостивые государи…», как зал замирал в немом восторге, наступала благоговейная тишина и до конца лекции милостивые государи сидели не шелохнувшись.

Слушали вместе, понимали же по-разному: возможно, поэтому после университета их пути разошлись. Один принял сан и получил приход в полуразрушенном храме (хоть и на окраине Москвы, но не за кольцевой дорогой), другой решил добиться успеха в коммерции. Решил то ли по примеру дедов и прадедов, заволжских купцов и промышленников, чьи пароходы разгружали трюмы на пыльных, пропахших дерюгой и мешковиной пристанях Ярославля и Астрахани, то ли по собственной прихоти и желанию доказать, что он способен заниматься делом, к которому не испытывает никакой склонности и влечения.

Решил и быстро сподобился, преуспел — стал, что называется, ворочать деньгами и прокручивать дела.