Чары Мареллы

– Я старомоден, предпочитаю работать с блокнотом и ручкой. – Карл устал объяснять каждому, что не пользуется техникой не потому, что не имеет возможности ее приобрести, а потому, что она отдаляет собеседников друг от друга. Впрочем, Марию Степановну объяснение, похоже, полностью устроило, так как она одобрительно улыбнулась и, продемонстрировав прекрасно сохранившиеся зубы, сказала:

– Тогда записывайте. Хотя должна сразу предупредить вас: память меня иногда подводит, поэтому я могу путаться в датах и цифрах. Так что вы уж подправьте потом все, что необходимо. Но я обещаю, что постараюсь соблюдать последовательность, насколько это возможно.

Карл открыл блокнот и начал привычными движениями профессионального стенографа переносить на бумагу все, что рассказывала ему Мария Степановна Мартынова.

– Я родилась в Гродненской губернии на северо-западе Российской империи в семье обедневших дворян. Я помню, как…

– Простите. – Дубинин не любил оставлять на потом моменты, которые требовали уточнения. – Вы сказали «Российской империи»? Простите меня за такой вопрос, но все же я должен его задать: сколько вам лет?

– Много, дорогой мой, много. – Рассказчица с сожалением провела рукой по седым волосам. – Я родилась в 1902 году.

– То есть вам…

– Сто семнадцать лет. Если не верите, могу показать паспорт.

– В этом нет никакой необходимости. – Карл был потрясен колоссальностью услышанного числа, но постарался не показать этого. – Продолжайте, пожалуйста, я постараюсь не перебивать вас больше.

– Благодарю. Я помню, как отец пахал землю и работал в кузнице. И в то же время он постоянно напоминал нам о том, что мы принадлежим к уважаемому древнему роду Мартыновых. У меня было два брата и три сестры – и каждый из нас ежедневно учил французский, латынь и греческий. Возможно, папа не хотел признаваться себе в том, что прошлая жизнь, которую он помнил, навсегда потеряна. Или просто желал видеть нас образованными людьми. Так или иначе, но к тому моменту, когда к власти пришел пролетариат, мы уже подрабатывали уроками в более состоятельных домах. Не знаю, чем бы все обернулось, если бы не революция. В то время мы не думали о том, что будет дальше, – нам просто было интересно наблюдать за всем со стороны. Когда же до нас дошло, что мир, к жизни в котором мы готовились, скоро изменится до неузнаваемости, был созван срочный семейный совет. Отец решил, что лучшим решением для всех нас станет эмиграция во Францию.

– Так почему же вы не уехали? – спросил Карл, забывший об обещании не перебивать.

– Разве я сказала, что мы остались? – Мария Степановна удивленно подняла брови. – Как раз наоборот. Мы собрали все наши пожитки, и все – прощай, родной дом.

– Но вы вернулись?

– Да, однако это случилось много позже. Не могу сказать, что жизнь в Европе была легкой – нас там не ждали. Конечно, те, кто привез с собой достаточно средств, могли обеспечить себе вполне достойное существование, но, поскольку мы приехали с пустыми карманами, первое время было очень сложно. Тем не менее у нас были определенные знания, и через пару лет мы уже имели постоянный доход. Конечно, шиковать не получалось, но мы не голодали, это главное. Кроме того, Париж обеспечил меня тем, чего я никогда бы не нашла дома, – культурой.

– Вы хотите сказать, что в послевоенной России царило бескультурье? – Карл в силу воспитания всегда довольно болезненно относился к моментам, связанным с историей родины.

– Что вы, и в мыслях не было. Но мое положение не позволило бы мне дотянуться до звезд, если вы понимаете, о чем я. А в эмиграции все гораздо проще – тут тебе и Бунин, и Кандинский, правда, намного позже. Там я познакомилась с Пикассо и его женой Ольгой. Прекрасная была пара, скажу я вам. Очень красивая. Он даже рисовал меня, но я не знаю, сохранился ли этот рисунок. Однако вы не должны воспринимать меня как часть той богемной жизни – я была далека от нее. Скорее, мне выпала роль стороннего наблюдателя. Не могу сказать, что меня это расстраивает, но иногда, когда я думаю о том периоде своей жизни, то жалею об упущенных возможностях. Впрочем, тогда я воспринимала все как само собой разумеющееся. Это сейчас они стали легендами, а в первой половине двадцатого века все эти персонажи были обычными живыми людьми, которые могли напиться в кабаке и затеять драку, чтобы уже через полчаса снова обниматься и клясться друг другу в вечной любви. Да, это было странное время.

– Извините, я никак не могу сдержаться… – Дубинин отложил в сторону карандаш и вопросительно взглянул на женщину, мечтательно глядящую в окно. – Мне для материла понадобятся хоть какие-то иллюстрации. У вас, случайно, не сохранились фотографии того времени?

– Как же, как же… Секундочку.