Чары Мареллы

– Здесь все сложно, – с расстановкой ответила девушка, старательно подбирая каждое слово. – Нельзя требовать у человека вернуть долг, о котором он не помнит. Так устроена вселенная. Пока ты был Карлом Дубининым, она ничего не могла с тобой сделать. Но сейчас, когда ты снова стал собой, она вправе потребовать то, что принадлежит ей. И твое желание или нежелание не будут иметь никакого значения.

– Поэтому ты лишила меня памяти? – догадался молодой человек.

– Да. И именно по этой причине мы не можем быть вместе дольше определенного времени. Как только она подбирается слишком близко, ты перерождаешься. И каждый раз она вынуждена начинать все сначала, а у нас с тобой появляется возможность любить друг друга.

– То есть ты все это время будто платишь мне за то, что я для тебя сделал? – Карлу вдруг стало дурно. – Но ты не должна приносить себя в жертву. Пойми, я сделал это из чувства эгоизма – мне нужна была ты, поэтому все случилось именно так.

– Тогда знай, что и я делаю то, что делаю, исключительно из эгоистических соображений. – Девушка наклонилась к Дубинину и поцеловала его в губы, при этом ее глаза осветились таким ярким пламенем, что на мгновение ослепили его. – Мне не нужен никто, кроме тебя. Если ты погибнешь, у меня больше не останется причин жить. А умирать я не хочу, так что никому тебя не отдам. Видишь, себя я люблю не меньше, чем тебя.

Все окружающее утратило всякую значимость для Карла – только она, все для нее. Предыдущие годы, прожитые в вечной борьбе с самим собой, показались ему сном. Родители, друзья, коллеги превратились в бумажных человечков, которых он вырезал в детстве. Ирица поднесла к ним спичку, и спустя мгновение легкий ветерок подхватил и унес прочь пепел – все, что осталось от них.

* * *

Николай был недоволен происходящим. Вернее, не происходящим. Все закончилось – больше не было встреч ни с Марией, ни с Дубининым-де Бо. Им никто больше не интересовался, не просил о помощи. Будто и не было ничего, будто его самого не было. Сначала он пытался занять себя литературой, но мысли постоянно возвращались к прошлому. Наконец, устав сидеть над первой строкой, которая даже в перспективе не представляла ни малейшей ценности, Гумилев с раздражением отбросил перо и поднялся из-за стола. Нужно что-то делать, решил он, иначе так недолго и с ума сойти, копаясь в себе и ожидая от вселенной знака, которого никогда может и не случиться. Несмотря на то что прибыл он, если смерть можно назвать прибытием, сравнительно недавно, поэт уже был в курсе, что со всеми непонятными вопросами и конфликтными ситуациями местные обычно идут к Гипатии, которая была кем-то вроде мирового судьи и консультанта по совместительству. Она могла и помочь советом, и, если нужно, усмирить наиболее агрессивно настроенных, которых, как известно, везде достаточно. Здесь они не доставляли особых хлопот, но и пользы от них было немного – разве что они вносили определенное разнообразие в размеренные будни, так что многие им были даже благодарны.

Такими активистами, к примеру, были Есенин с Маяковским – каждое утро в местных забегаловках начиналось не с чашки кофе, а с обсуждения того, что эта парочка успела выкинуть накануне. Конечно, их выходки были совершенно безобидными и носили скорее провокационный характер, но не избалованной событиями публике и этого было достаточно. Гумилев, рассудив, что начинать следует с явного, решил идти напрямую к ним. Он нашел приятелей там, где ожидал этого меньше всего – в храме, который являлся зеркальным отражением храма Казанской иконы Божьей Матери на родине Есенина. Сергей стоял напротив иконостаса и, задумчиво глядя на него, делился с Владимиром воспоминаниями из детства:

– Она была настолько естественной частью моей жизни, что я даже никогда не задумывался о ее принадлежности к Богу, представь себе. Нет, я, конечно, прекрасно знал, что люди туда ходят молиться, – я и сам там был бесчисленное множество раз. Но здесь такая штука, не знаю, как объяснить. Ты ведь у нас атеист? Да, знаю, опиум для народа и все такое, но я о другом. У меня ведь семья была очень религиозной, и я сначала научился креститься, и только потом – ходить. Но только здесь я это делал не потому, что так принято, а потому, что сам хотел, понимаешь?

Владимир кивнул и, как ни пытался сдержаться, зевнул – на него христианская святыня явно не произвела никакого впечатления. Есенин, заметив это, только махнул рукой:

– Ну вот, как обычно – взял и все опошлил.

– Извини, я не хотел. – Вид у Маяковского на самом деле был виноватым.

Как раз в этот момент в храм вошел Николай. Перекрестившись, он подошел к поэтам и поздоровался.

– Хе, а я все думал, когда же ты к нам присоединишься, – добродушно усмехнулся Есенин. – Что ж, добро пожаловать в дружную компанию. Надеюсь, все прежние обиды забыты? Да? Вот и прекрасно! Нас не много, но вместе мы – сила. Пойдемте, мои хорошие, я знаю неподалеку замечательную пивнушечку, там подают чудесную… Впрочем, там все чудесно.