Чары Шанхая

Сусане хотелось достать хорошую карту, чтобы проследить маршрут «Нантакета», и однажды братья Чакон принесли ей новенький атлас. Объяснить, как он к ним попал, они почему-то не захотели. По ее просьбе я начертил на просторах его страниц путь корабля, бороздившего безмятежную синеву океана от Марселя до Шанхая с заходом в портовые города Средиземноморья, Индийского океана и китайских морей. Позже мы узнали, что этот атлас Финито стащил у какого-то школяра, который попросил посторожить портфель, пока он разыскивает на рынке свою маму, но Сусана заставила Финито вернуть атлас; правда, он предложил сначала вырвать страницы, где был отмечен путь «Нантакета». Сусана немного подумала, но в конце концов отказалась, потому что мальчуган непременно заметит, что листов не хватает, и попросила меня аккуратно перерисовать маршрут корабля, раскрасив цветными карандашами берега, города и острова. Так я и сделал. Сусана спрятала карту в ящик ночного столика, где хранились рекламы кинофильмов, вырезанные фотографии, щетка для волос, ручное зеркальце и перламутровый лак для ногтей.

Мы показали карту Форкату, и он сразу заметил мою ошибку, указав длинным пятнистым пальцем на западный берег Индии: «Нантакет» не заходил в Бомбей. Внимание мое вновь было приковано к его руке и исходившему от нее своеобразному запаху: на этот раз мне почудился терпкий аромат листьев инжира.

Чуть позже, когда, подойдя к столу, он бегло взглянул на каракули, изображавшие лежащую в постели Сусану я внимательно рассмотрел его руки.

— Может, тебе сперва изобразить кровать? — предложил Форкат. — Ты действительно любишь рисовать, Даниэль, или просто хочешь угодить чудаку Блаю? — Он понизил голос: — Ты хотел бы стать художником, когда вырастешь?

Он мягко улыбнулся, и я почувствовал прилив доверия.

— Не знаю…Пожалуй, — признался я простодушно, — но больше всего мне хотелось бы стать пианистом.

В следующий миг я раскаялся в своих словах: мне стало стыдно, что я выдал свою заветную тайну, смутную романтическую мечту, связанную с образом Антона Вальбрука, исполняющего варшавский концерт среди рвущихся бомб и слепящего света прожекторов…

— Пианистом? Здорово! — Несколько секунд Форкат внимательно наблюдал за неловкими движениями карандаша, которым я мучительно пытался изобразить голубое одеяло, небрежно свисавшее с кровати. Мне хотелось добиться правдоподобия, но у меня не получались складки, которые я упрямо срисовывал с натуры. Внезапно он выхватил у меня карандаш и набросал одеяло несколькими четкими уверенными линиями. Получилось не очень похоже, зато настолько убедительно, что я опешил.

То был первый и единственный раз, когда нам довелось оценить его рисовальное мастерство. Он потрепал меня по волосам и отправился на кухню варить цикорный кофе и готовить Сусане полдник, а я еще долго представлял карандаш в его ловких пальцах: руки были так близко, что я кожей чувствовал горячее биение крови в крупных темных венах. Я не ошибся: это действительно был запах артишоков, который я уловил в спальне сеньоры Аниты. Честно говоря, я толком не знал, как пахнут вареные артишоки, и не был уверен, что они имеют какой-то особенный запах, — по крайней мере, мне не удалось бы с точностью распознать его среди других запахов, и я, разумеется, не понимал, почему эти ухоженные, но покрытые странными пятнами руки пахли именно артишоками. Это было какое-то далекое воспоминание, крепко засевшее в памяти и связанное с той порой, когда я ходил в детский сад. Признаюсь, многие особенности этого человека, а также моего к нему отношения я по сей день не могу объяснить. Например, я не знаю никого, кто умел бы так передать настроение, внушить надежду или заставить сопереживать, всего лишь положив тебе руку на плечо или пристально заглянув в глаза. Вскоре после того случая с карандашом, когда мне удалось различить запах, который я только что так прихотливо и туманно описал, рука, ловко исправившая мой рисунок, неожиданно раскрыла мне еще один свой дар: способность излучать тепло, странные флюиды, незримые волны, которые, казалось, вырабатывала пятнистая кожа, словно впитавшая тепло нагретой плиты.

Лежа среди подушек и слушая тихое бормотание радио, Сусана задремала. Поверх ее сорочки лежал раскрытый журнал, рядом на ночном столике стоял букет дрока, который утром принесли Финито и Хуан. Был ветреный солнечный вечер, голые ветки ивы в саду хлестали в окно так яростно, что разбудили Сусану. Она села в кровати и потянулась. В ожидании Форката я без особого вдохновения пытался изобразить проклятую трубу и ядовитый дым, который, словно зловещая тень, денно и нощно грозил больной девочке, чей портрет, согласно оптимистическим прогнозам капитана Блая, должен был потрясти чиновников. Мы уже начинали терять терпение, потому что Форкат запаздывал, а вместе с ним задерживалось продолжение истории, как вдруг неожиданно нам пришлось стать свидетелями удивительного явления. До сих пор не могу сказать точно, что это было: маленькое чудо или же обыкновенный фокус.