Час негодяев

Ролики… снятые разными операторами и на разной аппаратуре, чаще всего в непригодных для съемки условиях и без какой-либо системы. Самое начало сопротивления. Тогда в ДНР еще не было поставленных как положено спецслужб, и нормально налаженной работы с пленными тоже не было. Не велась надлежащим образом картотека, не производилось фотографирование, не брались отпечатки пальцев (что в сочетании с обещанием расстрелять при следующем попадании в плен свело бы на нет повторников), не были разработаны стандартные опросники, плохо велась пропаганда и перевербовка, практически не было попыток заслать через них дезинформацию. Сейчас я видел сливной бачок этой войны, куда люди сливались, как мусор. Молодые пацаны и средних лет дядьки, ошеломленные, иногда раненые, с растерянностью в глазах. Рассказы не отличаются оригинальностью – по мобилизации, схватили на улице, или пришли на работу, или загребли из университета. Правда это или нет – уже не поймешь. Для многих – да, правда. Обезумевшая, преступная киевская власть готова была кидать людей в топку ротами и батальонами, даже не имея какого-то четкого плана действий. И самое страшное, что делала это она не только в угоду западным спонсорам и хозяевам, но и для того, чтобы утолить жажду справедливости и крови всей политтусовки, всего журналистского и околожурналистского сообщества, всех «свидомых» и «небайдужих», которые давно потеряли и разум, и совесть, и чувство меры и готовы были без счета пихать в топку гражданской войны тихих и безответных людей, работяг и селян, которым не повезло закончить факультет журналистики, получить грант ЕС и остаться в Киеве снимать слезливые сюжеты об очередных похоронах. Не знаю, как другие думают, но по мне такая «любовь к украинскому народу» хуже любой ненависти. Эти… те, кого я назвал, любили его так, что готовы были «стратить» его без остатка. Правильно говорят – стоит интеллигенту переступить какую-то внутреннюю черту, и маньяку рядом с ним делать нечего. А украинские, особенно киевские, интеллигенты ее давно переступили…

Ролики эти были классифицированы только по датам съемки, и больше ни по каким признакам – ни кто на них изображен, ни где это происходило, ни о каких подразделениях ВСУ[73] идет речь.

Или местные действительно не владели даже основами контрразведывательного ремесла, или не хотели мне что-то показывать. Или сознательно не хотели систематизировать материал, что тоже могло быть.

Я выписал кое-какую информацию, заставил сделать скриншоты заинтересовавших меня лиц. Но на самом деле меня они не интересовали. Мне надо было, чтобы они заинтересовались мной…

И я попросил Юрия поднять мне материалы по конкретному человеку, бывшему военнопленному по фамилии Охрименко. Предположительно, Правый сектор.

Вечером я вышел прогуляться по Донецку. Мне сразу упали на хвост, упали непрофессионально – СБУ и то лучше следило. Похоже, менты, они никогда не сталкивались с тем, что «клиенты» могут владеть навыками обнаружения и ухода от слежки.

Вида я не подал. Походил по улицам, посидел в кафе на берегу Кальмиуса. Потом вернулся в центр. Жизнь близ дорогих заведений кипела, куча машин с ростовскими и краснодарскими номерами. Это потому, что здесь разрешены азартные игры – делавары с юга России ездят сюда поиграть, точно так же как из Москвы ездят поиграть в Беларусь. Четыре часа по ночной Минке – и ты на месте. Здесь трасса похуже, но восстанавливают. А игра… а что игра, тут не до жиру – быть бы живу. Каждый крутится как может…

Попадания заделали, да центр и не пострадал почти от обстрелов, в основном в район аэропорта прилетало. Здесь, в ночном Донецке, сейчас казалось невероятным, что еще два года назад ВСУ были близки к тому, чтобы взять этот город штурмом. Тогда бы тут был второй Грозный…

Вернулся в отель. То, что мой номер слушали, это несомненно – заметил кое-какие признаки…

При мне был не только сотовый, но и спутниковый телефон Thyraya, который почти невозможно перехватить или прослушать. Перед тем как идти в местную безпеку тратить впустую очередной день, из общего туалета я позвонил и попросил о встрече с местной резидентурой. А она тут была.

Вечером, ровно в семнадцать ноль-ноль, я пожал руку Юрию, положил в папку несколько распечатанных с экрана скриншотов и вышел из здания. Постоял, осматриваясь… телефон прозвонил и умолк.

Ага, есть…

Я пошел направо… жара, конечно, страшная, дожить бы до ночи… до благословенной прохлады. Когда начал переходить дорогу, рядом затормозила «Приора» с ноль пятыми, дагестанскими номерами.

– Садысь, дарагой…

Молодой парень, похожий на какого-то певца, рассматривал меня.

– Дойду.

– Зачем дойду, Владимир Кириллович поедем…

Ну, раз Владимир Кириллович…

Сел. Переднее пассажирское больше походило на пыточное кресло, зато было оснащено четырехточечными ремнями. Взвизгнув резиной, «Приора» рванула с места.

– Белый «Акцент», – сказал я, смотря назад, – и «девятка».

– Вижу, дорогой. Быстро не боишься?

– Нет.

– Нэт? Тогда держись…

О сказанном я пожалел через минуту.