Час новолуния

«И по его, Владимирову, извету посажен я, холоп твой, в Ряжеске в тюрьму. И живот свой мучаю, сижу я, холоп твой, в тюрьме другой год, со всякой тюремной нужды погибаю и помираю голодной смертью, и женишка моя с детишками волочатся меж двор и помирают голодной смертью. И о том воевода и стольник князь Василий Осипович к тебе, государю, к Москве писал, а твоего государева указа и по ся места нет. А я, холоп твой, грехом своим одержим чёрным недугом. Милосердный государь, пожалуй меня, холопа твоего, бедного и беспомощного, для своего царского многолетнего здоровья, вели, государь, в той моей страдничьей вине свой царский указ учинить, чтобы мне, сидя в тюрьме, от всякой тюремной нужды вконец не погибнуть и голодной смертью не умереть».

— Это я писал, — вспомнила Федька. Кивнула на дьяка, и тот сумрачным кивком подтвердил. — Как в Ряжеск прибыл, Иван Борисович велел показать почерк.

Тут сразу Федька сообразила, что с почерком тогда и получилась промашка: забывшись, она подделала чужую руку.

— И ты, значит, — сказал воевода при полном молчании в комнате, — показал?

Дьяк был мрачен, строг, он тоже придавал происходящему какое-то особенное значение. И вообще держался так, будто всем своим видом отрекался от участия в расследовании.

— Скрывать не стану и нечего, — повторила Федька не совсем твёрдо. Она растерялась. И оттого, что дьяк упорно отводил глаза, тревожно ходило сердце.

Федька готова была оправдываться — никто ни о чём не спрашивал. Выслали вон. Евтюшка прикрыл за ней дверь, но и он не долго задержался, вышел. Последним остался пристав, этот покинул судей озабоченно: придерживая саблю, рысцой проскочил на крыльцо и скрылся.

Приказные поглядывали многозначительно и, кажется, исподтишка ухмылялись. Они, пожалуй, могли бы кое-что разъяснить, но Федька не стала разговаривать и пристроилась возле своего сундука ждать.

Из всей подьяческой братии участие проявлял один Полукарпик — он начал мало-помалу передвигаться поближе. Незаметно, по нескольку вершков кряду скользил по скамье. И поскольку после каждой подвижки он считал необходимым поглазеть по сторонам, обозревая и потолок, чтобы скрыть таким образом истинное направление своих перемещений, немало ушло времени прежде, чем он приложил к Федькиному уху горячий и влажный рот. И тут после стольких предосторожностей сообщил похотливым шёпотом некоторые соображения о Танькиных статях и свойствах, разодранное платье девчонки обшаривал он в это время обминающим взглядом.

— Заткнись, — оборвала его Федька.

Полукарпик так искренне удивился, что пришлось для большего вразумления повторить.

Помешкав, Полукарпик обиделся. Не изменяя своей осмотрительности, он начал обратное движение и по мере того, как удался всё дальше, обижался всё основательнее. Федька, похоже, потеряла друга.

Больше никто не делал попытки с ней сблизиться. Таньку увёл отец. Толпились челобитчики. Евтюшка сторожил у выхода, не решаясь присаживаться. Стрельцы, пристроившись на краешке скамьи, перекатывали кости.

Пристав вернулся с людьми. Их было четверо, и они приветствовали Евтюшку как знакомого.. Из нескольких замечаний Федька догадалась, что это площадные подьячие во главе со старостой, об этом же свидетельствовали и замаранные чернилами пальцы. Двоих Федька помнила в лицо.

Площадных призвали как независимых знатоков, от них ожидали заключения: одной рукой исполнены челобитная и переписанный из неё отрывок или нет. Сенька Куприянов вёл сыскное дело — ещё площадные подьячие разглядывали перед воеводским столом предложенные им образцы, а Сенька поодаль на лавке уже скрипел пером.

Если всерьёз отбиваться, Федька должна была бы заявить возражение: площадные подьячие все истцовы приятели и сослуживцы, доверять им нельзя. Вот кабы только знать, в чём именно нельзя доверять. Возня с переписанным из старой челобитной отрывком выглядела зловещей бессмыслицей.

— Одна рука, — высказался первый из площадных, хилый молодой парень в прыщах, и стал выбираться из гурьбы. Сенька Куприянов поманил его, чтобы уточнить имя.

— Богданкина рука, его, — подтвердил второй, простоватый и добродушный с виду — нос картошка и борода, немолодой дядька. — Оба письма Богдана рука Гулякова.

Богдан был тот подьячий, который исполнил челобитную, выданную Федьке для образца.

Не выразил своего мнения пока только староста — седеющий человек с брюшком; на расплывшемся лице его маленький пухлый рот жёстко сложен, увеличенные очками глаза глядели цепко и умно. Староста провёл рукой по залысине, разглаживая редкие пряди, потом, не отрывая взгляда от рукописи, снял очки и свернул их на складной переносице так, что круглые стёкла сошлись выпуклыми сторонами наружу. Этот необычный прибор он поднёс к бумаге, а сам отстранился.

Даже Федька не сразу сообразила, что это такое он выдумал. Судьи привстали, народ, что был в комнате, подался к столу, и Федька, следуя общему движению, подошла.