Час новолуния

— А этого на поруки?

Не поднимая глаза, Федька подвинулась к Прохору.

— Выпускное, — остановил её скоморох. Холодно, жёстко сказал, будто не отличая её от Шафрана.

— Выпускное, — спохватилась толпа, словно только это её в действительности и занимало. — Два алтына денег.

Федька заторопилась, посыпались из кармана крошки и целый сухарь упал, она не нагнулась за ним, а шарила глубже, чтобы добраться до кошелька. Сухари валялись её на полу, и это было особенно нехорошо, постыдно — убегая, она разбрасывала хлеб.

Толпа молчала, больше унылая, чем враждебная. Собрав два алтына, Федька сунула их скомороху, встретилась на миг с ним глазами и отвернулась. И тогда увидела Вешняка. Он заглядывал в тюрьму через обращённое во двор оконце.

В прорези между брёвен рожица Вешняка не помещалась, видны были только глаза, Федька и признала-то мальчика лишь по догадке, наитием. Она вскрикнула и через миг уже прыгнула на лавку, посунувшись так близко, как только позволяли прутья рогатки.

Вешняк обрадовался, но ничего не ответил на её бессвязные восклицания — ухмыльнулся размягчённой, блаженной что ли улыбкой, которая после первого приступа ничего не помнящей радости заставила Федьку насторожиться. Так улыбаются, не открывая глаза, во сне — в лице его проступало слабоумное блаженство.

Фе-дя! — протянул Вешняк и плавно качнулся, словно был он не резвый, из одних колен и локтей состоящий мальчишка, а длинный, несообразно вытянувшийся и потому томный, вялый стебелёк. С острой болью Федька почувствовала, что за несколько прошедших дней в жизни маленького её братца много всего такого произошло, что не укладывается в прежний мальчишеский опыт, отдаляя Вешняка от самого себя и от Федьки. И не просто будет после этого вернуться к знакомому и родному ей мальчику.

— Где ты пропадал, Веська? — сказала она, стараясь не выдавать растерянность.

Он улыбался дружески, однако в двусмысленной всё же улыбке его сказывался странный, противоестественный оттенок тайного знания, которое и позволяет, и побуждает глядеть с превосходством. Так вошедший в зрелые лета, но не далёкий человек снисходит до приятеля своей бестолковой юности; кажется, он склонен подозревать товарища детских игр в недостатке уважения, происходящего из той причины, что простоватый приятель не в силах охватить значение перемены.

Расслабленно улыбаясь, Вешняк повёл глазами вниз и качнулся, отклоняясь от стены дальше, чем это возможно сделать, не опрокинувшись. Тут Федьке пришло на ум, что ей понадобилось взобраться на лавку, чтобы достать до окна, ясно, что и Вешняк не стоит на земле, а качается на каком-то подножии. Засматривая вниз, Федька разглядела суконный верх шапки; иногда человек, на плечах которого сидел мальчик, переступал, Вешняк поматывался тогда, вынуждая своего товарища искать равновесия. И тем более равновесие самого мальчишки, возвышенное его положение и сама возможность продолжать разговор зависели от благорасположения этой опоры. Не трудно было предположить в подпоре одного из уцелевших после гибели Руды разбойников.

Федька смешалась, не зная, что делать и что говорить. Глянула искоса на Прохора — тот прочно застрял среди тюремников, и разговор там шёл громкий.

— Ты давно здесь? — спросила Федька, стараясь не слишком насторожить разбойника, но что-то всё ж таки выведать.

— У мамы стояли там, — махнул он, размашисто загребая рукой.

— Я сейчас выйду! — выпалила тут Федька и осеклась, потому что хотела добавить «подожди меня». Сказать этого она не посмела и только всматривалась тревожно. Ещё она уловила запах водки, но не могла проверить своего подозрения, подавшись ближе к окну — мешала рогатка.

— А маму не выпускают, — молвил Вешняк.

Она протянула руку и встретила горячую ладошку мальчика. В голове её проносились вопросы, предостережения, просьбы — всё замирало на устах.

— Я по тебе скучал, — сказал Вешняк неожиданно и вместе с тем очень просто. Она стиснула его ладошку.

Под влиянием водки Вешняк говорил размазано, с запинкой, казалось, ему нужно было время, чтобы отыскать и осмотреть слово. Замедленность эта, однако, касалась речи, но не чувства — чувство не нуждалось в досмотре и изысканиях.

— Ты, Федя... Подожди, Голтяй, — сказал он вниз. — Помнишь, мы с тобой в загадки играли?..

Федька с готовностью и поспешно кивнула. Она прекрасно понимала, что не важно, во что они играли и когда, важно чувство, которое заставляло его светлеть, возвращаясь к доброму и хорошему, к тому, что удержало его сейчас от отчаяния. — А помнишь, — продолжал он, — ты горшок потерял, ты его в печь поставил, сам поставил и говоришь, где горшок? Где горшок?

— Да! Да! — торопливо засмеялась Федька. — Помню! Помню!

— А помнишь... — Вешняк замялся — в размягчённой его головке последовательная мысль плохо держалась; помнишь, говорил он и улыбался, этого было ему достаточно, чтобы улыбаться, — просто повторять «помнишь». И Федька кивала, что помнит, и тоже улыбалась, хмыкая и кусая губы.

— Я тебя люблю, — сказал Вешняк.