Час новолуния

Не задержавшись, с шуршанием и шипением факел взмыл обратно, почти угаснув, хлопнулся посреди двора — брызнули искры. Похоже, враждующие стороны настроились на долгую и основательную осаду, развлечений им было не занимать.

Озираясь, Федька обратила внимание, что не вся челядь набежала к воротам. Между строениями метались голоса, в глубине двора что-то куда-то тащили и перетаскивали, распоряжался едва соображающими слугами Подрез, доносились свирепые выкрики, чудились оплеухи, кто-то падал, чего-то ронял. Горластая прежде подьяческая братия пропала — у кого соображение оставалось, попритихни, остальным и прятаться нужды не было — они заранее удалились в блаженные поля беспамятства.

Федька начала отступать, имея на уме укромную калиточку на задворках, которую успела присмотреть в своих блужданиях. Она пробиралась окольными путями, останавливаясь, чтобы разобрать значение теней и звуков... И попалась.

Достала её рука — за бок.

— А-а-га! Ты-всё-мол-чишь... — проговорила темнота по слогам.

Человек стоял или сидел — чёрт знает что делал в простенке между срубами, — забился. И, значит, не зря забился, если поймал-таки себе жертву.

— Что ты молчишь? Нет, Феденька, — произнёс он в несколько приёмов, — не молчать должен, а по... почитать.

Шафран.

— Отпусти, мне больно, — сказала Федька.

Он подумал и отпустил.

— Вот ты мне гадость сказал... Вот ты молчал... молчал и гадость сказал. Отпусти! Ишь ты какой, — кривлялся он в щели, где Федька его почти не различала. — А я что... я ведь по роже... Феденька... Я твой начальник... отец я тебе, Феденька, — зыбко перебираясь голосом от слова к слову, он едва не свистел из последних сил, выдувая слог «феее», когда добирался до утомительно длинного, требующего сосредоточенности «Феее-деее-нька-аа».

Следовало, наверное, уйти, но Федька стояла, вспомнив Елчигиных. Она никогда их надолго не забывала, а вспомнила сейчас и забилось сердце.

— Где мои засранцы? — спросил из щели Шафран — на удивление складно.

Федька, понятно, не ответила.

— Все в дым пьяные, — сам сообразил Шафран. И после некоторых колебаний выпал из темноты.

Обвиснув на подчинённом, Шафран, как видно, задумался о нелёгких обязанностях начальствующего лица, однако эта мысль ему не далась и, проделав подспудный путь, вильнула в сторону:

— Плохо мне здесь, Феденька. Мне здесь, Феденька, нехорошо. Не хорошо, а плохо.

Он пытался очертить в воздухе нечто такое, что могло бы вместить в себя это самое «плохо» во всей его многозначной сложности, но потерял равновесие. Почему Федька и вынуждена была некоторое время с ним бороться, чтобы удержать от новой попытки пуститься в объяснения. Шафран обиделся, затих и молвил с укоризненной горечью:

— Всё, Федя, в жизни поддельное. Всё! Всё подлог и блядство!

Любопытные свидетельства столь прискорбного положения вещей мог бы, наверное, сообщить Шафран, если бы его полуночный собеседник располагал досугом внимать. Но Федька уважения начальнику не оказала — до того ли было, когда разнёсся густо начиненный матюгами голос воеводы. Пальба и всякие необязательные перебранки стихли, один лишь Шафран, не разобрав, кто говорит, продолжал маловразумительные свои речи.

Надсаживаясь свирепым криком на всю слободу, князь Василий предрекал таким-растаким изменникам то же самое, в сущности, что много раз уже обещали до него стрельцы, но имел несколько важных прибавлений, которые и заставили затихший народ прислушаться. Каждую разэдакую тварь, которая сейчас же не откроет такие-сякие ворота, туда их сюда! ожидали дыба, кнут и все растаковские казни. Делая остановки после особенно мощных всплесков чувства, князь Василий прокричал напоследок, что представляет в Ряжеске особу государя (это место осталось без украшений) и потому дальнейшее сопротивление будет рассматриваться как скоп и заговор со всеми вытекающими отсюда трах-тарарах последствиями!

Перестали кривляться тени, остановили свой бег огни — холопы смутились. Там и здесь зашевелились исчезнувшие было гости, вылезали из бог знает каких погребов и запечий. В отчаянной, безнадёжной уже попытке приободрить и гостей, и челядь Подрез кинулся отлавливать малодушных. Подьячие позволяли себя волочить, покорно принимая поношения и тычки, но боевым духом не проникались, а расползались врозь, стоило оставить кого без присмотра. Дерзость упавших духом холопов простиралась так далеко, что они уклонялись от пинков и зуботычин. Всё было напрасно, что-то в холопьих душах надломилось!

Изловчившись припереть Шафрана к стене, Федька бросилась догонять метавшегося по двору Подреза.

— Ключ! — требовательно закричала она. — Ключ от задней калитки!

Подрез оглянулся. Он держал под собой скрюченного вдвое человека и смотрел на Федьку волчьими глазами. Однако Федька не сомневалась, что ключ найдётся, раз только Подрез узнал её.

Отпущенный без предупреждения, человек тюкнулся головой в землю, а Подрез достал из кармана большой грубый ключ — Федька сцапала его прежде, чем хозяин успел что сказать.

Шафрана она прихватила по дороге и не забывала потом за ним присматривать.