Час отплытия

Витос молчит, ни за что он не согласится с этим, никогда… И вдруг ощущает как будто дуновение из самого далекого далека, как будто знак, говорящий о том, что в словах Светланы заключена правда, но знак этот настолько слаб, что ничего не стоит его отринуть. И неожиданно это легкое дуновение приносит в душу огромное облегчение, непрошеное облегчение. Витос с досадой чувствует и сознает, что тяжесть, чугунная тяжесть, которую он свято берег на сердце, которая, казалось, срослась с его душой, вдруг разом, от какого-то невнятного дуновения исчезла, свалилась с души. И в гневе, едва не крикнув «нет!», он поднимает эту страшную тяжесть и водружает ее на место…

В это время из коридора доносятся шаги и голоса девчат второй смены, идущих после ночного обеда в каюту. Половина первого ночи. Влюбленные спешно прощаются, назначают свидание, и Витос выскакивает на ботдек.

От шлюпки отделяется тень и быстро приближается к Витосу. Это Шестерка…

XI

Беринговоморский календарь отличается от общепринятого тем, что месяц ноябрь, как, впрочем, и март, он относит к зимним весьма категорически. А зимой здесь самые частые гости — нордовые ветры, почти бесснежные пурги, штормы. Сильных холодов в море не бывает — десять, самое большее пятнадцать, даже в сердце зимы — январе ниже двадцати четырех градусов мороз не зарегистрирован. Зато берег раскаляется лютым холодам до сорока и даже полсотни градусов.

В море есть другой враг — обледенение. Плавбазе он, правда, не страшен, и потому она смело пашет море в высоких широтах, принимает рыбу у траулеров и помогает им сбрасывать ледовый панцирь, подавая шланги с горячей водой. Этих малышей, как называет суда-добытчики экспедиционное начальство, лед заковывает до того, что кажется, будто их усердно обливали с мачт расплавленным парафином. База не особо спешит в укрытие, даже когда погода непромысловая и мелкий флот прячется по бухтам. Несолидно такой махине бегать от шторма, да и накладно — нужно беречь топливо.

Капитан-директор рассматривает карту погоды, только что принятую по фототелеграфу, вчитывается в радиограмму-прогноз, потом задумчиво и долго глядит в лобовое стекло рубки на длинные, пологие валы, на тяжелые, серо-седые тучи, плывущие над морем, и берется за ручку машинного телеграфа. Похоже, надвигается не просто шторм, а кое-что похлеще. До бухты Наталии — шестьдесят миль, это пять часов ходу…

А «Удача» уже шесть часов пробивается на север, до Наталии все еще остается не меньше тридцати миль. Полюс, как одушевленное ледовое чудище, швыряет в лицо, в лоб «Удачи» снежные заряды, хлесткую пену с раскатистых валов, сотрясает надстройку, бьет и заставляет камертонно вибрировать стальные борта. Двенадцать баллов.

Александр Кириллович стоит один в капитанской каюте, у квадратного лобового иллюминатора, и не может оторвать взгляда от черно-седой взгорбленной поверхности моря. По ней навстречу судну протянулись из бесконечности живые белые змеи пены, а редкий снег, летящий горизонтально, кажется, выпархивает из воды и летит все-таки чуть кверху.

Отсюда, из носовой надстройки, особенно хорошо видны все подробности боя стального судна и озверелого моря. Время от времени раздаются тяжелые и глухие, как из кузнечного цеха, удары волн в скулу.

Они до основания потрясают всю стосемидесятиметровую махину и абсолютно непроизвольно поворачивают мыслишки к оранжевому спасательному поясу, который лежит в железном ящике под диваном в каждой каюте.

А впрочем, даже и такие мысли бывают полезны. Они помогают стряхивать с души земную пыль. Витосу, кстати, не помешает избавиться кой от чего. А то ведь надо — уже в десять лет чем голову забивали мальчишке, если он спрашивал в письмах не о море, не о китах, а об окладе отца. Так и писал; «Папа, а какой у тебя оклад?» Витос, Витос…

Сейчас нетрудно представить, как ощущали свирепое дыхание полюса те, кто на шхунах, на собаках, ползком шли к заветной цели — Северному полюсу, как очеловечивали, обожествляли его в мыслях, как молились ему, наверное, прося пустить в ледовый алтарь, умоляя дать силы хоть на шаг еще продвинуться к сердцу вечного льда, к завораживающей людей и магнитные стрелки тайной точке схождения земных ребер-меридианов. А жестокий ледовый бог коварно закруживал их вьюгой, пургой, магнитной бурей, прятал свою тайну, как прячется в мире все сокровенное.

— О чем замечтался, Саша?

Александр Кириллович вздрагивает: он не слышал, как открылась и закрылась дверь за его спиной.

— А я, видишь, заговорился с начальством. Погодка — вон! — кивает капитан в окно. — Радиоволны даже «сдувает», ни в дугу слышимость; то я — «не понял, повторите», то он. — Помолчали.

— Знаешь, зачем я тебя позвал?..

Апрелев задумчиво, отрешенно смотрит в глаза капитана.

— День рождения у меня сегодня. — Герман Евгеньевич прямо светится, молодеет на глазах.

— Ну, Евгеньевич, — уже совершенно открыто, искренне радуется Апрелев, занеся ладонь для дружеского хлопка-пожатия, — доброго здоровья, удач!..