Час отплытия

— Что поднял?

— А, слезы поднял — тонн десять.

— «Удача» — СРТМ 8–420! — хрипато рявкнул приемник.

— Слушаю! — тоже хриплым басом передразнил рыбака старпом. Но тот и ухом, видно, не повел.

— На сдачу иду. Тонн тридцать, чистый минтай.

— А, молодец двадцатый, — уже своим голосом отвечал старпом. — Левый борт — твой. Сейчас полста седьмой заканчивает, отскочит — подходи. Как понял?

— Понял. Добро.

— Идет рыбка! — повесив микрофон, Эдуард Эдуардович быстро-быстро потер ладонь о ладонь и улыбнулся. — На пай капает. Понимаешь, Апрелев? На пай!

В улыбке его был обычный взрослый материализм, который иные прикрывают вот так — иронией, полуигрой в корыстолюбцев, а другие люди, попроще, наоборот, не скрывают, а выражают улыбкой, земной, откровенной: мол, пай растет, прекрасно на берегу повеселимся. Красивое лицо старпома словно вмиг постарело от улыбки, пошло глубокими морщинами. Мефистофель, мелькнуло в Витосовых мыслях, наверно, любит женщин и вино. Но он тут же зачеркнул это впечатление: нет, просто здесь игра полусвета, много теней. А старпом между тем продолжал:

— Если рыбка так и дальше пойдет, ты скоро богатым женихом будешь. Апрелев… Невесту-то уже подыскал небось, а?

Витос отвел глаза и залился краской, благо в штурманской был полумрак.

— Да ты не стесняйся, дело житейское. Насчет невесты я, конечно, шучу: какой же дурак в восемнадцать лет женится? Просто будь осторожен, а то на флоте ушлые девочки встречаются. Подставит, окрутит — и глазом не моргнешь.

Витос не знал, куда деваться, он уже стрельнул раз на старпома глазами и сейчас чувствовал, как что-то закипает в груди и вот-вот вырвется наружу. Ему уже было жарко…

— «Удача» — полста седьмому! — оглушительно заорала рация.

— Слушаю, полета седьмой! — так же ошалело громко крикнул чиф.

— Закончил сдачу, — уже тише, спокойнее заговорила рация. — Отдайте кончики, пойдем рыбачить дальше. Прием!

— Добро, сейчас пошлю моряка. — Эдуард Эдуардович кивнул головой Витосу в сторону правого борта. — Двадцатый — «Удаче»!

— На связи, — прохрипела рация.

— Заходи на швартовку. Полета седьмой отваливает.

Витос, на бегу натягивая перчатки, уже летел по трапам вниз, охваченный бодрящим морозцем, под колкими взглядами звезд вновь чувствовал себя счастливым, мужественным, гордым.

Серо-стальная равнина моря, почти бездыханная, лежит под пасмурным небом, и бродят по ней траулеры, «пахари голубой целины».

Предрассветный час. Кирилл Александрович с Витосом стоят на верхнем мостике, который зовут еще пеленгаторным, потому что здесь, на мощной тумбе нактоуза, установлен главный магнитный компас и здесь же находится уйма антенн для навигационных радиоприборов. Здесь только мачта над головой, антенны и небо, белесое, пасмурное небо декабря. Оно роняет для пробы несколько снежинок и следит, как они, вальсируя, плавно опускаются на мостик, ложатся на антенны и, покачавшись мгновение, планируют на головы собеседников — на черную ушанку Одинцова и черный «ежик» Витоса.

— Маловетрие, — говорит тихо рыбинспектор.

А небо, словно ждало именно этого подтверждения с земли, наливается жемчужно-матовым светом и выпускает стайки снежинок. Они кружат совсем по-новогоднему, робко и нежно озаряя воздух над заливом. Как будто даже теплее становится, мягче на душе.

— Тишайший снегопад, — ловя снежинки бровями и ресницами, снова говорит Одинцов.

Внезапный всплеск недалеко от борта привлекает внимание обоих. Всплеск повторяется, и теперь уже оба успевают заметить нарушителей спокойствия.

— Дельфины?! — полувопросительно восклицает Витос.

— Да, они. Я сам давно их здесь не видел.

Дельфинья пара (наверное, молодожены в свадебном путешествии, увлекшись, забрались сюда, в высокие широты) играет, тоже дивясь и радуясь снегопаду над морем.

— Ученые пишут, — Кирилл Александрович кладет руки на релинги и вращает кистями, как мотоциклист, растирая тающие под ладонями снежинки, — пишут, что дельфины не просто охотятся за рыбой, а пасут стада, косяки. Пасут! Вот так вот.

— А я тоже изучаю дельфинов! — вырывается у Витоса.

Он хотел сказать — думаю, собираюсь изучать. Но так уж вылетело само собой. Когда спешишь и хочешь успеть, то, не успевая, бывает и прихвастнешь невольно.

— Я обязательно буду изучать их, — поправляется Витос. — Я знаю, как они спят! Вы не читали, Кирилл Александрович? Нет? По 20–30 секунд на полном ходу. Правда здорово?

Одинцов кивает.

— Дельфины вообще высокоорганизованны…

Светает медленно, но неуклонно. Море уже заметно синеет. Три траулера почти одновременно подходят на сдачу. Оба смотрят на них: Одинцов с неприязнью. Витос с любопытством.

— Кстати, только сейчас закладывается первый в Союзе морской заповедник. — Одинцов поворачивается к юноше: — У вас в Приморье, между прочим. В заливе Петра Великого, на острове Попова. Не слыхал?

— А что там будет, в заповеднике? — спрашивает он.

— А все, говорят, будет, — Кирилл Александрович вспоминает актовый зал Камчатрыбпрома, где слышал лекцию, — все, что живет в море — дельфины, чайки, рыбы, устрицы, водоросли.