Час Пик

— Наша «Тема» посвящена наемным убийцам, или «убийцам по заказу». Я хочу, чтобы никто из нас никогда не испытывал страха, что его убьют…

Обозреватель нажал на перемотку — нет, не то. Можно, конечно, использовать в качестве эпиграфа к материальчику — тем более, что «в тему» но, к сожалению, газетный обзор — не роман; эпиграф будет выглядеть слишком претенциозно и бесвкусно.

Перемотал кассету.

Дальше — «Час Пик». Собеседник, вроде бы, какой–то следователь или крупный чин то ли из ФСК, то ли из Прокуратуры. Беседуют об убийстве Холодова, похоже на то.

— Дзи–и–и–инь!..

Ну, на этот раз не привычное орудие пыток, не изверг электрический, не телефон — дверной звонок. Похоже, кстати, звучит; надо бы на мелодичный поменять, да никак руки не доходят. Вот, халтурка про рыбок продастся — тогда…

— Дзи–и–и–инь!..

Друг, наверное, с «Абсолютом–цитрон». Ну, шас загудим… А завтра можно будет курьера из редакции вызвонить, через него передать и — еще по «Абсолюту»…

— Дзи–и–и–инь!..

Иду–у–у!..

* * *

Обозреватель уже шагнул по направлению к прихожей, но в последний момент замешкался и невольно посмотрел на телеэкран.

Листьев, серьезно, с прищуром глядя на собеседника, спрашивал:

— Версия, которая выдвигается это политическое, заказное убийство. Кто, по–вашему, мог его заказать?..

«Сектор «Банкрот», все ваши очки сгорают»

…огромный «chrisler» цвета яичного желтка, довольно урча пятилитровым двигателем, катит по правой полосе бесконечной и унылой нью–йоркской street; он, сидя за рулем — высматривает, не поднимет ли кто hand, не проголосует ли?..

Тяжел и черств bread таксиста в городе New York, особенно — когда ты из дикой коммунистической Russia, «империи зла», страны самоваров, матрешек, wodka, белых медведей, автоматов системы Калашникова, Афганистана и бесконечно умирающих Генеральных секретарей, особенно — когда нет еще своей машины, особенно — когда…

Сколько раз, сидя на родной московской коммунальной кухне, кричал под водку с огурчиками: «Да мне бы туда!.. Да я бы там!.. Да они бы у меня!… Да вот, такие, как я могут по–настоящему показать себя только там!»

Ну, на–покажи, покажи…

Ан не они теперь у тебя, а ты — у них: мерзкое американске sky, заклеенное искусственными электрическими светилами, табуны вонючих саг, злые, всегда куда–то несущиеся people.

Да, вот и на своей шкуре испытал «их нравы»: «Нью—Йорк — город контрастов», капиталистические джунгли, человек человеку волк…

Наконец–то: на тротуаре стоит подвыпивший man в кепочке, и руку поднимает — совсем как в родной Москве, где–нибудь в Замоскворечье или Сокольниках. Вроде, не бандит, не наркоман — это грязные black наркоманы всегда беззащитных русских таксистов грабят…

Нога — в тормоз до пола,

— Manhattan, — недовольно произносит пассажир с сильным славянским акцентом, усаживаясь сзади, за стеклянную перегородку.

— Yes… — он оборачивается и…

— Мать моя женщина! Агимула фаирид! [2]

— Лева! Ты???

— Я! Я! — с небывалым воодушевлением кричит пассажир Лева на весь New York, орет, сукин сын, с гадким одесским выговором и сразу же лезет целоваться красным слюнявым ртом: — Слушай, что ты здесь делаешь?.. — а сам он, таксист то есть, почему–то отвечает уторбным голосом виденной уже много лет позже в Москве рекламы:

— Рекламирую кофе «классик»…

Тьфу, зараза — и приснится же такое!..

* * *

… дзи–и–и–и–и–и–и–и–и–инь!..

Телефон гремел настырно и въедливо, начисто разрушая приятное воспоминание, сновидение из той, прошлой жизни.

Ох, поспать бы еще сейчас — ничего больше не надо…

.., дзи–и–и–и–и–и–и–и–и–инь!..

Писатель, стряхнув с себя остатки недавнего сна, взял трубку и — маскируя недовольство:

— Алло…

Никогда нельзя открыто высказывать своего недовольства — этому он научился в Америке. Все — на улыбочке, легко и свободно. Раздражаются только неудачники, а нет ничего страшней, позорней, ужасней, безобразней, бездарней, кошмарней, чем быть неудачником. Это, наверное, еще хуже, чем быть импотентом…

А чего ему раздражаться; он — известный Писатель, его книги расходятся минимум стотысячными тиражами (еще бы; русские по–прежнему самая читающая нация!), переведен на европейские, азиатские, африканские и американские языки, чуть ли не на эсперанто, он преуспел в жизни, наверняка не меньше, чем тот, кто перебивает ностальгические сны своим идиотским звонком.

А потому — вежливо, вежливо так:

— Алло…

С той стороны провода — ровное и бесстрастное, будто бы голос автоответчика:

— Не надо тебе этим заниматься. Вот так, точней: — «не. надо. тебе. этим. заниматься.»

Писатель опустил с кровати ноги, сунув их в шлепанцы, уселся, переложил трубку в другую руку.

— Что?

— Не занимайся тем, чем занимаешься.

Bliaddz–dz–dz(ь), как говорят в славном городе New York впервые приехавшие туда русские, наверное не туда попали…

— Вы кому звоните?

— Тебе звоним, — послышалось из трубки все такое же бесстрастное, — мы знаем, кому мы звоним… Не делай этого. Не пиши об этом.

— Почему?

— Потому что мы этого не хотим… Ты понял?

Из трубки радиотелефона послышались короткие гудки, извещавшие об окончании разговора.