Час пробил

Гулко стучало сердце. «Это мое или ее? — никак не мог решить Лихов. — Никогда бы не поверил, что нельзя понять, чье сердце стучит».

— Барнс погибнет? — Наташа приподнялась и выключила ночник.

— Погибнет.

— И никаких шансов?

— Никаких. Ему некуда бежать, и, главное, он не уверен, что следует бежать.

— Может, он просто не верит, что ему угрожает настоящая опасность?

— Верит. Дело в том, что в глубине души, даже сам не отдавая в том отчета, Барнс чувствует страшную усталость. Нет, он не хочет умирать, но и цепляться за жизнь судорожно, до исступления у него нет причин. Будь что будет, рассуждает он. Один из самых распространенных девизов бытия. Часто оказывается вовсе не худшим. К тому же не всегда очевидно, что человек живет под таким девизом. Кажется, он преследует какие-то цели, что-то прикидывает, выкраивает, предполагает, отвергает с негодованием… Такое впечатление возникает со стороны, но лишь со стороны. На самом деле человек давным-давно утратил интерес к жизни, и если и думает, что с ним произойдет дальше, то только словами: будь что будет.

Ветер за окном усиливается с каждой минутой. Чем мощнее его порывы, тем будто темнее в комнйте. Раздается звон стекла — и кромешная тьма: ветер разбил уличный фонарь, висящий недалеко от окна. Сразу словно приблизились огни пансионата.

Наташа вскакивает:

— Сниму полотенца!

Она открывает балконную дверь. Холодный воздух врывается в комнату, окутывает кровать, пощипывает кожу. Балконная дверь закрывается, и тут же становится тихо.

Наташа ложится под одеяло, ее ноги еще хранят холод ночной непогоды.

— Спишь?

— Нет. — Он лежит на спине с открытыми глазами.

— Тогда рассказывай.

Когда Элеонора ушла, Барнс долго не отходил от окна. Ни о чем не думал. Совершенно ни о чем. Взгляд его блуждал от кроны дерева к гаражу, от гаража к маленькой лягушке, прыгавшей на посыпанной гравием дорожке, от лягушки к повороту дороги, за которым начиналась одна из магистралей Роктауиа. Он очнулся, услышав колокольный звон собора. Хотя в их местах жили преимущественно протестанты, в городе был католический собор. Как раз неподалеку от дома Барнса. Барнс плохо разбирался в церковных праздниках, но грустный, протяжный звон возвращал его к далеким временам детства, когда он по воскресеньям ходил на утренние молитвы. Он сидел под сумеречными сводами и вертел головой в надежде увидеть молодую женщину, у которой задралась юбка. Однажды мать застукала его за этим неблаговидным занятием и, больно ущипнув, прошипела в ухо: «Боюсь, ты плохо кончишь!» Барнс устало усмехнулся; похоже, слова матери начали сбываться.

После дождя в воздухе летала паутина, и казалось, именно она издает мерный мелодичный звон, а вовсе не колокола собора.

Барнс посмотрел на часы — нужно ехать в больницу. «Переодеваться не буду, пистолет тоже брать не буду — до вечера не понадобится. Днем, на людях, не посмеют». Сейчас он проклинал себя за то, что вчера вечером отогнал машину так далеко, придется идти через весь участок, то и дело обходя лужи. Светило солнце. Он прекрасно себя чувствовал. На какой-то миг чуть было не забыл о вчерашнем визите к Лиззи Шо и записке Харта. Не верилось, что приезжал к ней и собственными глазами читал корявые буквы, в спешке начертанные рукой его друга.