Час разлуки

Сопровождать неожиданно согласился Солик. Когда такси мчалось по набережной Москвы-реки, Солик обернулся с переднего сиденья к Алексею, который придерживал бесчувственного Смехачева:

— Слушай, давай его побьем! Этот негодяй ударил девушку!

— Я с трупами не дерусь! — с внезапной для себя злобой ответил Алексей.

На другой день он отправился на Зацепу. Разыскивать Алену.

5

Перед новым, пятьдесят девятым, годом Алексей зачастил к старому писателю Никандру Афанасьевичу, с которым познакомился в Институте изящной словесности.

Никандр Афанасьевич происходил из старого поповского рода, но сам учился в реальном, начал печататься за десять лет до революции, а в двадцатые годы прошумел повестью о разнузданных нравах среди молодежи. Он был худой, длиннолицый, щеки у него висели, губы тоже, большие темные глаза смотрели скорбно, и он походил на старого обиженного доберман-пинчера.

Алексей пришел к нему с Аленой, которая в эти последние встречи пугала его своей отчужденностью.

Никандр Афанасьевич встретил их в маленькой прихожей, служившей одновременно и кухонькой. Чистенький, вымытый, надушенный, в темном дорогом костюме и роскошном галстуке. Перехватив взгляд Алексея, понимающе улыбнулся:

— Галстук понравился? Реликвия! Мне его Пильняк из Америки привез. Когда там перевели мою повесть. Тыщу лет назад. Но тогда под этот галстук и надеть было нечего. Я его сдуру нацепил и заявился в Дом Герцена. А Эфрос на весь ресторан кричит: «Глядите, галстук впереди него идет!..»

Он усадил их с Аленой в небольшом кабинете, увешанном фотографиями, а сам принялся хлопотать в столовой за хозяйку: Никандр Афанасьевич был вдов.

— Какой ухоженный… — шепнула Алена. — Про него даже не скажешь — старичок…

— Смотри, сколько знаменитостей кругом, — сказал Алексей. — Федин, Зощенко, Вересаев… А вон там Никандр Афанасьевич вместе с Андреем Платоновым…

— И все писатели? — простодушно удивилась Алена.

Ну что с ней будешь делать! У Алексея на языке уже висела остроумная фраза, которую после вопроса Алены приходилось проглотить. С нею он никак не находил повода раскрыться, растопить ледок зажигательным словом, и от этого тихо страдал.

Появился Никандр Афанасьевич, скорбно улыбнулся, пригласил к столу. Пропустив вперед Алену, он задержал Алексея в кабинете:

— Невеста?

Тот смешался. О браке Алексей вообще старался не думать, видел в нем нечто постыдное и ужасное, ставящее предел всем надеждам вольной жизни.

— Почти… — пролепетал он.

— Тогда не невеста, — отозвался Никандр Афанасьевич и поиграл отвисшими губами. — Жениться нужно только тогда, когда нельзя не жениться!

За круглым столом, сервированным со старомодной изысканностью, Никандр Афанасьевич чопорно шутил, подливал Алене в крошечную рюмку французский коньяк.

«А ведь со мною она за все эти встречи не выпила ни капли. Отказывалась наотрез», — подумал Алексей.

— Вы часто обманываете людей? — со стариковской бестактностью спросил его Никандр Афанасьевич.

— Случается… — признался Алексей.

— А зачем?

— По-моему, быть во всем честным просто невозможно.

— Напротив — лгать невыгодно. Даже с чисто эгоистической точки зрения. Говоря правду, вы никогда не попадетесь.

— Даже в мелочах?

— Вот, вот! Я тридцать лет дружил с моим ровесником — полотером. Позавчера пришел он ко мне, начал работать и говорит: «Был на могилке твоей супруги. Цветы как разрослись! Я еще подсадил». А я ему сказал: «Нет там никаких цветов. Уже два месяца, как плита лежит. И прошу тебя больше ко мне не ходить…» Ну, выгадал он на лжи? Не выношу ее. Она пригодна только в искусстве, да и то в специфической форме…

— Да! — подхватил Алексей. — Даже Лев Толстой называл литературу: «Прекрасная ложь»!

— Вы, молодые люди, — продолжал Никандр Афанасьевич, дожевывая кусок лососины пятью оставшимися зубами, — небось все мечтаете о литературе, о писательстве…

— Равняемся на вас…

— А ведь какая тяжелая эта профессия, — продолжал тот. — И неблагодарная.

— Однако, Никандр Афанасьевич, за спиной у вас шкафчик, набитый вашими книгами. Даже собрание сочинений есть. Издавалось, кажется, «Никитинскими субботниками»?

— Вы видите только результаты. А какой ценой все это давалось, вам невдомек. В двадцать седьмом году меня начали трепать по всем подворотням. Авербах, Ермилов, Селивановский. Как-то днем я задремал и сквозь сон слышу по радио: «До каких пор мы будем мириться с такими контрреволюционными писателями, как Булгаков, Пильняк» — и дальше моя фамилия. Встал я и решил: надо срочно бросать литературу. Искать новую профессию… У вас-то есть профессия?

— Конечно. Могу преподавать, быть редактором, газетчиком.

— Алексей Николаевич! — Никандр Афанасьевич был первым, кто стал обращаться к нему по имени и отчеству. — А чем занимается ваша девушка?

Алена подняла на него свои серые глаза:

— Безработная…

— На машинке печатать умеете?

— Закончила курсы. Только практики у меня не было…

— Это пустяки. Я могу вам предложить работу. Очень легкую. Мне нужен секретарь. Приходить два раза в неделю. Разбирать бумаги. Может, придется в издательство рукопись отвезти…

— Я подумаю, — сказала Алена.