Час разлуки

— Какое напряжение! — потряс Тимохин книжкой. — Какое огромное противоречие сжато в одну мысль и человеческое лицо. Одновременно, обрати внимание, как сильна каждая сторона этой мысли и как она перекликается с великими умами. Тут тебе и Сковорода — «мир меня ловил, но не поймал». И Державин: «Я раб, я царь, я червь, я бог». А по слогу, энергии выражения, так, пожалуй, где-то близок уже и Пушкину. Да-да! Суворов значил многое и для нашей литературы. Его «быстронравие», несомненно, предварило Пушкина. Возможно, даже подействовало на него через головы Жуковского и Карамзина, несколько опьяненных литературой своего времени. Помнишь, у Пушкина в письмах есть строчка: «Коли делать нечего, так и говорить нечего». Это очень близко суворовскому пониманию слова, всегда бывшего делом…

Алексей слушал Тимохина и радовался тем мыслям, которые мощно шли на него, понуждая думать о том, сколько не досказано им самим в этой книге и как прекрасна способность таланта дарить миру «из ничего», создавать новое на глазах. Самая бескорыстная на свете радость!

— А с чисто военной точки зрения? — говорил Тимохин. — Суворов также представлял целое, опирающееся на связь будто бы несовместимых понятий.

— Еще бы! Опередил военное искусство на сто лет! — решился подать Алексей реплику.

— Если бы только это, — мгновенно, по-суворовски парировал Тимохин, — его вскоре опередил бы кто-то другой, оставив позади. Нет, Суворов создал принципы боя, которые, развивая начинания Петра, дали централизованное общее выражение русскому военному искусству и его вкладу в военное искусство мировое. Не тебе напоминать страницы «Войны и мира», где высмеивается доктринер Пфуль с его «erste Kolonne marschiert» — то есть идея все предусмотреть, спланировать, высчитать и торжествовать. А ведь это Суворов первый высказал и на практике доказал идею противоположную. Без него она, может быть, наружу бы и не вышла. Это он ответил пленному французскому генералу Серюрье на замечание, что победоносная атака на Адде была слишком смелой: «Что делать, мы, русские, воюем без правил и тактики. Я еще из лучших…» Это его обвиняли всю жизнь в партизанщине, нерегулярности, несуразности диспозиций — и не глупцы, а люди высокого военного образования и даже опыта. Это его победы с точки зрения «систем» казались чистым везеньем и счастьем, которое можно правильно опровергнуть «в следующий раз». Даже Наполеон, выдвинувший вскоре после Суворова сходный принцип: «Ввяжемся, а там посмотрим», разгромивший им десятки Пфулей, попав в Россию, начал жаловаться на неправильные, с его точки зрения, даже не военные действия ведения войны и в конце концов, бросив армию, позорно бежал. За всем этим — Суворов, его открытия, его воспитание русской армии в духе, как выражались в восемнадцатом веке, «ее собственной идиомы». Смешно сказать: и через полтораста лет бывшие гитлеровские генералы также жаловались и возмущались: дескать, согласно всем правилам, мы могли бы выиграть. Вот почему, как говорил без малейшего национализма Суворов, «русские прусских всегда бивали».

Он спросил Алексея:

— Ты проводишь параллель с Бонапартом?

— Я просто напоминаю позабытую нами точку зрения русских военных историков, — немного подумав, ответил тот. — Да вот: «Они отмечали, что трудно сравнивать почти независимого Бонапарта (а впоследствии самовластного Наполеона) с подневольным главнокомандующим. Однако по широте взгляда, остроте ума, по силе железной воли Суворов, конечно, не уступал французскому полководцу, а по глубине образования, знанию военной истории, ясности суждений, насколько это видно из письменных источников, был наравне с Наполеоном, в некоторых случаях даже превосходя его…»

— Очень хорошо. Ведь утверждают иногда, что подобные сопоставления невозможны, что Наполеон был порождением другого, несомненно более передового общественного уклада. Учитывать это действительно необходимо. Но подумай! Оба великих полководца были, хоть недолго, современниками, могли встретиться… А главное, помимо предположений, существуют факты, к сопоставлению которых не может не возвращаться мысль.

— Ты имеешь в виду войну двенадцатого года? — спросил Алексей.

— Не только. Обрати внимание: Суворов не проиграл ни одного своего сражения. С каждым шагом его воинская доблесть и слава только возрастали. Он ушел в бессмертие, прожив полную жизнь и оставшись не фигурально, а фактически непобедимым. А Наполеон? Он был сокрушительно (и не раз) разгромлен. Далеко не лучшим образом кончил свою жизнь. И его несомненное величие осталось в памяти народов смешанным с авантюризмом и стремлением к мировому господству. Наполеону не удалось выиграть сражения против учеников Суворова, в то время как Суворов разбил наиболее способных его генералов. Не трудно видеть, что это было Наполеону предупреждением, которому он не внял. Суворов был солдат. Наполеон — император в полном значении этого слова, то есть повелитель.

Тимохин развел руками:

— Это, конечно, разные дороги, но выбор между ними тоже может существовать…