Час шестый

В деревне Васькине семейное положение не лучше… Глубокая затаенная обида, словно огонь под соломенным пеплом, таилась где-то далеко в сердце. Матрос пытался не думать. Но как не думать? Отца, видимо, уже нет в живых. Брат Павел неизвестно где и тоже не ясно, живой ли. Жена Павла с детишками и с третьим пачинским братом Алешкой бедствуют. Живут в бане, ходят по миру. Как умирала мать в Ольховице, тоже жившая в бане, этого Пачину лучше не вспоминать… За что? Что сделали худого советской власти все «данилята»? Как оказался в супостатах первый дружок детства Акимко Дымов? Еще ведь в тот зимний приезд вместе ходили по игрищам. Нынче едва не убил гирей…

Вспоминалась матросу и памятная избушка «рендовой» водяной мельницы, где лежал обмороженный брат Павел. Представилась на миг окровавленная скатертка, острая плотницкая стамеска… Глухой удар обухом… И звук, с коим отлетел в угол избушки отмороженный палец. Пачин вздрогнул задним числом. Ему вспомнилось и то, как в глубоком снегу разъезжались упряжками с шибановским активистом Игнахой Сопроновым.

Где сейчас Павел и тятя Данило Семенович? Живы ли? А может, и живых давно нет…

Вагоны мерно стучали на рельсовых стыках. Васька Пачин скрипнул зубами… Промокнул глаза платочком, вышитым женой Тоней. До Ленинграда было еще далеко-далеко.

* * *

Одряхлевший от старости тральщик, видимо, надолго угодил в сухой док. Старшина велел ждать указаний и отпустил в училище. Все было, как и прежде. Пачин явился перед отбоем к вечернему «якорю».

— Ребята, качай его, он подженился! — воскликнул вятский.

Курильщики загалдели.

— Не врет?

— Правда!

— Где документ? Показывай!

Смущенный матрос достал из бумажника «документ».

— Ура женатику!

С десяток дюжих рук схватили матроса под мышки, за поясницу. По чьей-то команде под общий смех начали метать вверх и ловить на лету: «Раз, два, взяли! Раз, два, выше!» Ноги Василия трижды взлетели под потолок. Затем приятели бережно опустили матроса на цементный пол…

— Теперь пускай расскажет про первую вахту.

В гальюне дымили, хоть вешай бескозырку. Человек несколько старшекурсников кусали трубочные чубуки, их называли адмиралами. Никогда не курил матрос, а тут наглотался табачного дыму, лучше бы не приходить к «якорю»…

— Докладывай по добру, целину ли пахал?

Пачина выручила команда дневального приготовиться к вечернему построению.

Училище жило обычным своим чередом. Вятский уже после отбоя рассказал про Берту, она провела очередное занятие. По словам вятского, раза три спрашивала про Пачина. На дополнительных занятиях по иностранному вятский — парень хватский — не мог будто бы сообразить, что значит плюсквамперфект, и получил неуд. Преподаватель каким-то духом святым разведал про флотских эсперантистов. Вятскому пришлось объясняться. Скорее всего сам и похвастался задолго до этого. Вятский выслушал ехидное замечание: «Ну, ну! Поздравляю, молодой человек, в будущей войне пригодится и эсперанто. Хотя, как мне представляется, такого языка вообще-то совсем нет».

Василия Пачина эта фраза в пересказе товарища зацепила за сердце. Но через несколько дней Берта Борисовна на очередном занятии легко ликвидировала все зацепки, убедила в необходимости эсперанто.

— Ла квиньяра плано естас фундаменте, — звучно читала она. — Эн ла конструо де социализме. Ла гран-дегайп лаборойн…

Человек шесть матросов, в том числе двое из фрунзенского, да трое каких-то гражданских на квартире преподавательницы вслух зубрили термины, записывали в тетрадях новые правила. Двери из коридора в прихожую неожиданно приоткрылись. Показалась чья-то рыжая шевелюра, и блеснули очки. Загадочно улыбаясь, человек ждал, когда его заметит хозяйка.

— Я занята сегодня! — раздраженно сказала Берта Борисовна.

— Да?

— Да… Записываем: ла квиньяра плано естас…

— Очень это бывает странно с твоей стороны.

Рыжая голова почему-то еще минуты две торчала в дверях.

— Яков Наумович, я же сказала!

Голова наконец исчезла. Дверь больше не открывалась. Однако урок был испорчен. Вскоре раздраженная Берточка распустила подопечных. Пачина она задержала и жестом руки, и движением роскошных черных ресниц. Пачин снова присел на кушетку. Когда эсперантисты ушли, она устроилась рядом, но так близко, что матрос услышал, как бьется ее сердце. Учительша коснулась его коленом, и он вскочил с кушетки, как будто ошпаренный. Она тоже встала и, глядя на матроса снизу вверх, скороговоркой произнесла:

— Я закрою двери на ключ…

И, проворно закрыв дверь, продолжила уже шепотом:

— Мейерсон больше не войдет… он ушел. Мне говорили, что ты в отпуске?

— Женился, Берта Борисовна! — сказал Пачин, краснея.

— Почему? Как так? — изумленно воскликнула она и вдруг переменилась в лице.

Пачин стоял перед ней по стойке «смирно». До него не сразу дошло, чем кончился этот эсперантский урок.

— Вон отсюда! Немедленно! — злобно блеснула глазом Берта Борисовна и отвернулась в слезах.

Пачин, ошарашенный, не помнил, как очутился на лестнице.