Час скитаний

На ковре, что на полу, мягком и с густым ворсом, его подруга любила иногда полежать. Но сейчас расположилась на диване, который почему-то звала тахтой. Отсюда ей был хорошо виден пейзаж за окном. Она, наконец, сняла плед, и парень с удовольствием смотрел на изгибы её тела и на рассыпавшиеся по плечам волосы, жалея только о том, что она оказалась одета не в бюстгальтер и трусики. И не в ту ночнушку, а в обычную пижаму.

Молчун был связан двумя запретами: Анжела говорила, что до свадьбы в полноценные отношения вступать ей нельзя. Спектр того, что она сюда не относила, был узок, хотя включал далеко не только поцелуи. Но нравов она была строгих… для Питера.

В деревнях-то до венца обычно только поцелуя допросишься… не потому, что девушки сами не хотят, а потому, что у каждого батяни-крестьянина и дубина из черенка от лопаты, и ружьё с мелкой и крупной дробью. Хотя, говорят, на Кавказе с этим ещё хуже. Но от деревенской жизни обычно устают так, что мало чего хочется. Да и стареют рано. Вроде бы до Войны проще было с отношениями. Вон, в клипах тогдашних все полураздетые.

Но и её папаша был тот ещё тиран. Говорил, что его зять должен стать хотя бы сержантом и проявить себя перед городом. А иначе, мол, пусть идёт лесом, голодранец. Чем, интересно проявить? Убить бригадира Кирпича и привезти его башку? Или в карательном рейде сжечь десять бунтующих деревень и ещё одну бесплатно?

Конечно, Молчун говорил себе, что любит её, и не за эти изгибы, а за душу и характер. Сравнивая Анжелу с другими женщинами Острова, которых немного знал, он видел, что она – другая… Наверное, Толстой и Достоевский про таких писали… Трудно проверить, потому что их повести он не осилил – приключений маловато. Книг в комнате Анжелы в её отцовском доме было много. Странно даже, что старый бармен, который не выглядел любителем словесности, ей их натащил. Или она сама? Но Молчун читал не Толстоевского, а фантастику, а такого там не было.

Но Анжела, под стать своему имени, была пусть не идеальной, но всё же чище, чем те её подруги, которые хотели выгодно замуж выйти и только об этом трепались. Иначе бы не полюбила чужака-нищеброда. Бродягу, но не такого, каких обычно обожают барышни. Не умеющего красиво и нагло говорить, пошлые шутки отпускать и песни петь. Хотя он прочитал ей несколько стихов. Не своих. Поэтов века, который почему-то называли «Серебряным». Свои у него не получались.

И уже через неделю знакомства она сказала ему, что никогда не оставит, потому что он, мол, ей послан судьбой. Это было приятно. Несмотря на гложущего изнутри червячка сомнения. Всё-таки Молчуну было не шестнадцать.

Ну как при такой чистоте и наивности она могла работать в «Сучьей норе?». Загадка.

Молчун повесил чёрную форму гвардейца в шкаф, и теперь на нём были выцветшая джинсовая рубашка и неопределённого цвета штаны. В них он когда-то и явился в Питер, разве что поверх была ещё куртка с капюшоном из дублёной кожи, сшитая из нескольких старых вещей, вкривь и вкось. Но прочная.

Пришёл к цивилизации, как он сам думал. К канализации, как оказалось на деле. Вонял Остров. Души тут у многих воняли, не тела. В общем-то, как везде. Но в таком месте, среди древних каменных палат хочешь чего-то иного. Хотя канализация здесь действительно имелась. И туалеты со смывом. Пусть и не у всех.

Жаль, что самые красивые достопримечательности на кауфмановской половине острова. А то сходили бы погулять. Взять хотя бы Биржевую площадь. Или Стрелку…

Попасть туда можно, но замучаешься объяснять на КПП «союзников» цель визита. И пофиг им, что ты с дамой. Туристов нет, простые люди туда-сюда почти не ходят, только по рабочим делам.

Но из-за напряжённых отношений между магнатами, которые особенно обострились в этом году, хуже всего приходилось тем, кто на них работал.

Пока Молчун существовал сам по себе, было проще. Теперь же все знают, что он служит у Михайлова. Поэтому на восточную половину ему путь если не заказан, то осложнён. Может, пустили бы, но только за плату.

Жаль. По Большому проспекту погулять было бы милое дело, там мало населения и лавок, зато есть на что посмотреть в плане архитектурных чудес. Но он разделён почти пополам улицей с диковинным названием «18–19 линия». По левую сторону земля магната Михайлова, по правую – его заклятого друга Кауфмана. А на границе натуральный блокпост, колючая проволока и дежурят «еноты» с автоматами и овчарками.

Мзду не возьмут, как с простого мастерового, потому что это был бы скандал. Пропустят, но весь мозг вынут, а может и обыщут. Совсем не подходящая атмосфера для интимных прогулок.

Можно, конечно, пройтись и по набережной Макарова. Но с Университетской набережной удобнее наблюдать Исакий, там же рядом виднелся шпиль Адмиралтейства. В хорошую погоду открывался красивый вид и на царский дворец Эрмитаж, в котором в революцию расстреляли тогдашнего царя со всей семьёй. Прямо там и убили.