Час волка

Сердце было раздавлено между челюстями, и рот впитал его соки. Глаза убийцы были все еще открыты, и тело его дергалось, но вся кровь его вытекла наружу и ничего не осталось, чтобы поддерживать жизнь его мозга. Он издал потрясающий страшный стон — и чудовище, запрокинув голову, вторило крику голосом, который разнесся по дому, как предвестник смерти.

Затем, внюхиваясь в разверстую середину, зверь стал пожирать тело, с неудержимой яростью вырывая таинственные человеческие внутренности.

Позже, когда огни Каира потускнели и над пирамидами проплыли первые фиолетовые лучи восходящего солнца, что-то случилось с животным, терзавшим человека, скорчившегося и изорванного, в особнячке графини Маргерит. Из его пасти исторглись страшные куски и ошметки, колышущееся красное море, все это потекло под перилами через край вниз на пол, выложенный плиткой. Обнаженное существо свернулось в форму плода, содрогаясь в конвульсиях, и в доме мертвых никто не услышал его плача.

Часть первая Весна священная

Глава 1

Опять его разбудил этот сон, и он лежал в темноте, в то время как порывы ветра звенели стеклами окон и хлопал незакрепленный ставень. Ему снилось, что он волк, которому снится, что он человек, которому снится, что он превратился в волка. В этой путанице сновидений обломками разломанной механической головоломки лежали обрывки и фрагменты воспоминаний: окрашенные в тон сепии лица отца, матери и старшей сестры, лица, как будто с фотографии с обгоревшими краями; дворец из обломков белого камня, окруженный непроходимым дремучим лесом, в котором лишь вой волков переговаривался с луной. Проносящийся мимо состав с паровозом, светящий фарами, и маленький мальчик, бегущий рядом с рельсами, все быстрее и быстрее, ко въезду в открывающийся перед ним туннель.

Из головоломки памяти: старое, сморщенное лицо с седой бородой, губы, открытые в шепоте: «Живи свободным».

Он уселся на корточки и понял, что лежал не в постели, а на холодном каменном полу перед камином. Несколько угольков, мерцающих в темноте, ожидали, чтобы их поворошили. Он поднялся — обнаженное и мускулистое тело — прошел к высоким выступающим наружу окнам, выходившим на безлюдные холмы Уэльса. За стеклами свирепствовал мартовский ветер, редкие атаки дождя и льда били по окнам. Он смотрел из темноты во тьму и знал, что они идут.

Они оставили его слишком надолго. Нацисты отходили к Берлину под мстительным натиском Советов, но Западная Европа — Атлантическая стена — все еще находилась под пятой Гитлера. Сейчас, в 1944 году, надвигались великие события, события с большой вероятностью победы или риском поражения. А он слишком хорошо знал, что будут представлять собой последствия поражения: Западная Европа в руках объединившихся нацистов, вероятно усиленное наступление на русские войска и неистовая схватка за территории между Берлином и Москвой. Хотя их ряды поредели, нацисты все еще были лучшими убийцами в мире. Они все еще могли остановить русскую военную машину и опять хлынуть к столице Советского Союза.

К столице родины Михаила Галатинова.

Но теперь он был Майклом Галатином и жил в другой стране. Он говорил по-английски, думал по-русски и мог предугадывать с помощью языка более древнего, чем каждый из этих человеческих языков.

Они направляются сюда. Он чувствовал, что они приближались, так же верно, как ощущал ветер, прорывающийся зигзагами через лес в шестидесяти ярдах отсюда. Происходящие в мире события вели их все ближе к этому дому на каменистом побережье, которого большинство людей привычно сторонилось. Шли они по одной причине.

Они нуждались в нем.

«Живи свободным», вспомнил он, и рот его искривило что-то похожее на улыбку, в которой была какая-то горечь. Свобода под кровом его дома на этой штормистой земле, где ближайшая деревня, Эндрос Рил, располагалась в целых пятнадцати милях к югу, была лишь иллюзией. Для него смысл свободы заключался в уединенности, он все больше и больше убеждался, прослушивая коротковолновые радиопередачи от Лондона и до Европы и вслушиваясь в голоса, разговаривавшие цифрами сквозь шквалы атмосферных помех, что узы человеческого вязали его по рукам и ногам.

Поэтому он не откажет им войти, когда они придут, потому что он — человек, и они тоже люди. Он выслушает то, что они ему скажут, может быть, даже кратко обсудит это, прежде чем отказаться. Они проедут долгий путь по разбитым дорогам, и он, вероятно, предложит им кров на ночь. Однако его служба для приемной родины выполнена, и теперь пришло время молодых солдат с забрызганными грязью лицами и нервными пальцами на спусковых крючках карабинов. Генералы и начальники могут отдавать приказы, но пусть молодые, умирая, выполняют их. Так было во все времена, и в этом отношении будущее войн не изменится никогда. Люди будут такими же, какие они есть.