Час волка

— Э… — Борман чуть не сказал — пропеллер. Но сказать фюреру, что произошло на самом деле, воистину значило открыть банку с червями. Тут и немецкое Сопротивление, эти вонючие свиньи, и тайные агенты, каким-то образом уничтожившие весь карнаген. И неприлично выглядевшее дело Чесны ван Дорн тоже. Нет, нет! Самое лучшее оставить рассказ таким, каким его поведали: армия бомбардировщиков разбомбила на острове Скарпа склад топлива и боеприпасов, от взрыва которых были уничтожены химические реагенты. Фюреру в эти тревожные времена есть еще о чем беспокоиться, не только о действительности. — Пистолет, — ответил он.

— Ну, это сэкономило нам пулю, так ведь? Но все это время и усилия потеряны напрасно! За такие деньги можно было изобрести пушку для стрельбы по солнцу! Но нет, нет — Блок и его заговорщики должны были отговорить меня от этого! Я — слишком доверчив, вот в чем проблема! Мартин, я думаю, что, в конце концов, этот человек, возможно, работал на британцев!

Борман пожал плечами. Иногда лучше было позволить ему верить в то, во что ему хотелось. Так с ним было легче общаться.

— Мой фюрер, — фельдмаршал показал на карты Нормандии. — Если бы вы могли, пожалуйста, обратить ваше внимание к текущей ситуации, вы бы увидели, что здесь британцы и канадцы продвигаются к Касне. — Там, — он коснулся другого участка на карте, — американские войска движутся к Карентану. Наши войска слишком растянуты по всему фронту, и потому не способны справиться с обеими проблемами. Не могу ли я спросить вашего мнения по вопросу: какими дивизиями перекрыть эту угрозу?

Гитлер ничего не сказал. Он стоял, упершись взглядом не в карты, на которых демонстрировалась борьба не на жизнь, а на смерть, а в свою коллекцию акварелей, на которых крались воображаемые волки.

— Мой фюрер, — настаивал фельдмаршал. — Что же нам делать?

На лице фюрера дрогнула жилка. Он отвернулся от рисунков, подошел к столу и выдвинул верхний ящик. Полез в него, и рука его извлекла нож для разрезания конвертов.

Он прошел назад к рисункам, глаза его остекленели, походка стала как у лунатика, и пронзил лезвием первый рисунок, разодрал сюжет с сельским домиком сверху донизу, а с ним и волка, спрятавшегося в тени. Лезвие проткнуло вторую акварель — с горным потоком и волком, кравшимся за скалой.

— Ложь, — шептал Гитлер, раздирая холсты. — Ложь и обман.

— Мой фюрер? — спросил фельдмаршал, но ответа не было.

Мартин Борман отвернулся и отошел, встав у окна, выходившего на Тысячелетний Рейх.

Лезвие раздирало третий рисунок, на котором волк спрятался среди лужайки с белыми эдельвейсами.

— Все — ложь, — сказал человек, голос его был напряженным.

Лезвие ходило туда и сюда, клочья холста падали на начищенные ботинки.

— Ложь, ложь, ложь…

Вдалеке завыла сирена противовоздушной обороны. Ее вой вибрировал над разбитым городом, затуманенным пылью и дымом от предыдущих бомбовых налетов. С востока надвигалась ночь.

Гитлер уронил нож на ковер. Зажал ладонями уши.

Край города осветила бомба. Борман приложил к глазам руку, чтобы эта вспышка не мешала ему смотреть. Пока Гитлер стоял, дрожа, над останками своих видений, валяющимися у него под ногами, фельдмаршал прикрывал рот ладонью, сдерживая в себе крик.

Глава 2

Колокола Биг-Бена вызванивали одиннадцать часов. Майкл Галатин размышлял, что кое-где это время известно как час волка. В данном случае, однако, это было одиннадцать часов солнечного утра середины июня, и даже волку надо было быть осторожным с лондонским уличным движением.

Он наблюдал за этим движением из окна, выходящего на Даунинг-стрит; автомобили двигались по набережным Темзы, вливаясь в водоворот Трафальгарской площади. Он чувствовал себя свежим и оживленным. Так было всегда после встречи со смертью и ее поражения, по крайней мере на какое-то время. На нем был темно-синий костюм, белая рубашка и голубого рисунка галстук, а под одеждой у него ребра были стянуты лейкопластырем. Рана на ладони была еще забинтована, а бедро причиняло боль, но он был в порядке. Он опять будет бегать, так же, как всегда.

— О чем ты задумался? — спросила она, подходя со спины.

— Ах, какой сегодня чудесный день, я рад, что вышел из госпиталя. Дни, похожие на этот, не кажутся такими хорошими, когда лежишь в постели.

— Я бы сказала, что это зависит от постели, а как ты?

Майкл повернулся к ней. Чесна казалась посвежевшей, на лице ее не было морщинок, которые наложила боль. Ну, возможно, некоторые все же остались: такова жизнь.

— Да, — согласился он. — Я бы, конечно, тоже.

Открылась дверь, и вошел крупный большеносый человек в форме капитана Королевских военно-воздушных сил. Волосы у Лазарева отросли и он оставил бороду, хотя сейчас она была опрятно расчесана. Он был чище мыла, и даже пахло от него мылом. Левая рука и плечо под курткой ВВС были залеплены пластырем, пластиковая заплата скрепляла разбитую ключицу.

— Привет! — сказал он, радуясь, что видит их. Он улыбался, и Чесна осознала, что по-своему, в своем грубоватом роде, Лазарев был очень красив. — Прошу прощения, что опоздал.