Час возвращения

— И ваша вина и его, не забудьте. Но заочно, Вера Никитична, не лечат. Придите вдвоем. Я его, Ивана вашего, посмотрю, обследую. И наверняка помогу. Но тверда я в том, Вера Никитична, что никто и ничто не сможет, если люди сами сильно не захотят.

17

Неожиданный приезд Веры всполошил родителей: нагрянула вот так, с бухты-барахты, значит, случилось… Отец сунул в лицо дочери бороду, чмокнул в щеку и заторопился в магазин. Женщины после ахов да охов, коротких всхлипов и быстрых слез поглядели друг на друга, обнялись, сели рядком, как бывало раньше. Разговор наладился не сразу. За окном шел на исход серый сентябрьский день. Ветер мел желтую листву, выстилал землю.

— У папы, смотри-ка, какая бородища, а лицо молодое, — начала дочь. — И глаза ясные! — И тут же о детях: как да что они? Письма у отца короткие: все в порядке, чего без толку волноваться…

— А что верно, то верно, — сказала мать. — Дашутка и Родя — не узнаешь, какие большие уже, и такие баские растут.

— Хоть бы одним глазком взглянуть, — не сказала, а простонала Вера. — Сбегаю в школу, а?

— Да погоди ты, торопыга! Всполошишь ребят, а они при деле.

— Ладно, потерплю уж… — Вера вздохнула. — Послушай, мам, я не могу как следует вспомнить, как вы с отцом жили. Вроде шло все как надо. Ничего вам не мешало…

— Не помнишь? Таились мы или как? На глазах семьи все делалось: вы росли, мы старились. — Мать поправила у дочери волосы, обняла ее за плечи. Что-то заныло в груди, затрепыхалось в горле. Последыш Вера, может, из-за спины старших сестер не видать ей было ничего? Или такая несмышленая уродилась?

— Пробую вспомнить что-то такое, но будто из воды гляжу. Вода-то светлая, прозрачная, зеленоватое солнце в ней расплылось. — Вера зажмурилась.

— Ох! — вздохнула мать. Она была женщина крупная, дородная и вздыхала шумно, глубоко. Дочь под ее рукой, как и прежде, казалась подросточком.

— Отец-то как тебя любил… Платки дарил красивые. Мы их с Лидой да Нюрой примеряли перед зеркалом: который идет? Один, помню, цыганским звали.

— В бедности жили, в безденежье, в трезвости. Потому баловства меньше. На какие шиши глотку-то отцу было заливать? Да и когда? На поле и с поля. По утренице и вечернице. А Ивана ты избаловала. Кормишь-поишь семью и его, супостата.

Вера промолчала, а мать тяжело вздохнула, зашлась в испуге: за ребятенками, а не просто так, по скуке примчалась Вера.

Ох-хо-хо! Она уже не могла и представить, как они со стариком останутся одни, без внуков. Оно, конечно, детям лучше при родителях — меньше потачки, да и папа-мама обязанность в жизни почуют, вовремя подметят, если что не так с их кровинками. А то еще терзаться станут: не такими их детей вырастили, не тому научили. Пусть уж сами… Но чуяла сердцем неправду и в своих мыслях, и в желаниях Веры. Старикам со внуками вместе вроде бы оправдание жизни. Ну а Вера о чем думает? Что ею руководит? О детях забота или о том, как их наличием на пьянчужку отца повлиять? У стариков и родителей дети как кости в игре… Нехорошо!

Накипело у старухи, не умела она играть в прятки. Для нее правда, пусть самая разнесчастная, лучше красивого вранья.

— Так ты, значит, за ребятенками? Потребовалось дела править, которые промеж вас? А по-иному, поди, и не вспомнила бы? — без милосердия брякнула старуха.

— Что мне сказать? Ты всегда говорила открыто…

— Не отговаривайся! Пора научиться с правдой-то не играть, а в глаза ей глядеть, как в свои в зеркале.

— Да, виновата я, мам. У хорошей жены муж не сопьется, а я слабая. Жалею все его. Дура привязчивая. Другие вон как: раз-два — и имущество пополам. А я все поджидаю: опомнится!

— Припоздала с ожидалкой-то. Под уздцы бы его, шалопута, да храп зажать. Знаешь, как в ранешние времена с молодыми лошадками правились? Обломался бы! А теперь он дурной. Толку все одно не жди. И ребят увезешь — испортит он их. Так ты для того и хочешь их умыкнуть от нас, чтобы самой посильнеть? Что молчишь? Страшусь твоего ответа, а как смолчать?

— Последняя надежда! — Вера отстранилась от матери — чересчур затяжелела у той рука, давит на плечи. — Отец-то у нас какой. В праздники, помню, веселый. Выпьет на копейку, а веселья — на рубль.

— На копейку, на рубль! Это он такой стал показливый, когда ребята повзрослели. А раньше-то, попервости, как стали жить, гульнуть был мастак, хоть и без вина. За женой уж поуняться бы пора, а он все по вечеркам да посиделкам. С парнями да девками! А я дома слезами обливаюсь, губы кусаю в кровь, на скотине зло срываю. Корова, бывалочи, не поймет меня, поглядит мокрым глазом осудительно так: мол, я-то при чем?

— Ну и как? Как же все обошлось?