Час возвращения

…Бахтин старался не спешить, когда входил в больницу, но никак не мог надеть халат — руки не попадали в рукава. Кто-то помог ему, и халат, жалобно потрескивая, обтянул его крепкую фигуру. На лице появилась марлевая повязка, он так и не понял, как она держится. Ему велели подождать, но он сам открыл дверь в операционную и сразу же под светом бестеневой лампы увидел на хирургическом столе нечто ужаснувшее его. Лишь придя в себя и поглядев попристальней, он понял, что это обожженные ноги. Хирург Нина Антоновна, белокурая молодая женщина, вся укутанная в белое, полоснула его острым взглядом, и Бахтин попятился, тихо прикрывая дверь. Постоял, уставившись в пол и набычив шею. «Как же такое случилось, а? Почему? На добро ведь добром отвечают, — подумал он, все еще разглядывая деревянный пол, вытоптанную на нем дорожку. — А добро ли я ему сделал? Выходит, нет. А кому добро?» Со злостью начал стягивать с себя ненужный халат. Кто-то помог ему; оглянулся — Прохоров!

— Обгорел… Венцов…

— Знаю, — глухо ответил капитан.

— Что случилось, знаешь?

— Был на месте происшествия. Сгорела копна соломы. Похоже, он в ней лежал пьяный и курил. Шофер, проходивший мимо машины, увидел только, как горящий человек бегает по полю. Едва догнал, повалил, затушил. Сильные ожоги ног.

— Да, я видел. Страшно…

Их разговор прервался — широкая дверь операционной распахнулась, из нее медленно вышла Нина Антоновна с приспущенной маской, за ней на каталке — Венцов.

— Выживет? — Бахтин шагнул к ней.

— Надеюсь, если не разовьется сепсис. — И добавила что-то по-латыни, очевидно, только для себя.

— Будь он проклят! — неожиданно вырвалось у Бахтина. В голосе его послышались и горечь поражения, и отчаянная жалость к Вере, которая заслуживала другой доли. В эту минуту Иван будто пришел в себя — скрипнул зубами, мотнул головой и тихо застонал. Нина Антоновна велела Бахтину тотчас же замолчать. И, оглянувшись на капитана Прохорова, упредила его просьбу:

— Сейчас он не может. Приходите завтра, если есть надобность.

— Надобность есть, — сдержанно ответил капитан. — Так завтра он сможет говорить?

— Может быть…

21

В первую минуту Вера не знала, что делать. Она ждала встречи с домом, и встреча эта могла быть всякой, но что могло случиться вот такое, и вообразить не осмелилась бы. Куда деться от стыда перед сыном?

— Родя, — позвала она мальчика, увидев его на грядках под окном. Сын вытряхивал на ладонь мак из почерневших коробочек и, запрокидывая голову, высыпал его в рот. Дома у дедушки мак давно был срезан, связан и в пучках висел в клети — дозревал. Зимой бабушка будет печь пышки и калачи, посыпанные черными мелкими хрустящими маковыми зернышками. Но то ли дело вот так из горсти!

— Родя, — позвала она еще раз. — Умойся, живо! Поедем к отцу.

Она стала убирать разбросанные вещи, вешала, запихивала в шкафы. По всему видно — были тут заварушки. Заглянув в чулан, увидела в полутьме какой-то сверток. Подняла, развернула. В скатерти было завернуто ее красное пальто с белой норкой. Догадка подкосила ноги — продать собрался. Он или дружки? А разве не все равно? Но тут же ухватилась за соломинку: с глаз попрятал, чтобы у дружков или у кого еще соблазна не было. И поверила себе, и обрадовалась, что не такой уж плохой у нее Иван. Еще минуту назад, не признаваясь себе, она бессознательно оттягивала свой поход в больницу, а тут вдруг заторопилась:

— Родя, поскорее! Ну что ты, право? Не хочешь повидать отца?

И с горечью подумала, что через какое-то время, видимо, и сын — чего другого ждать? — тоже отшатнется от отца. Но как же ей быть? Что делать?

В ожидании автобуса на остановке и по пути в больницу она все думала, думала… Но ни одной устойчивой мысли не задерживалось в голове. Она то ругала себя и жалела Ивана — какой бы ни был, а муж ее, больше никого не знала и знать не помышляла. Несла в себе его скорби, как крест. Все еще верила, что сердце-то у него доброе. То виноватила его, не находя ему оправданий, и жалела себя, обреченную на муки. Родя сидел у окошка и все пытал ее, пытал, что это да что то, а она и не помнила, как ему отвечала. И все не могла выкарабкаться из нитей мыслей, нащупать опору, утвердиться в чем-то. Странно, что думала она об Иване отвлеченно, безотносительно к нынешнему его состоянию. Что он лежит в больнице, как-то не доходило до нее. Вроде она не поверила или не осознала. Пока стояла у переезда через железную дорогу, женщина в голубой куртке на «молниях» подошла к окну водителя, улыбнулась, и вот в открывшуюся дверь автобуса вошла Стеша Постник. Увидев Веру, вроде споткнулась на ровном месте — так, видно, неожиданна была встреча или так трудна она была для нее обязанностью сообщить тяжкую весть.

— Ты что, только приехала? — спросила Стеша, заглядывая в печально-растерянные, потухшие глаза подруги.

— Дома едва повернулась, и вот… А это мой сын Родион, — показала на мальчика, прильнувшего к стеклу.

— Ухайдакался… твой Иван, — тяжело сказала Стеша.

— Да что с ним? Серафима ничего толком не знает.