Час зверя

Оливер Перкинс

Над площадью Шеридан угасал вечерний октябрьский свет. Солнце уже коснулось плоских крыш кафе, последние золотые лучи играли на ограде Вьюинг-гарден. Длинные тени проскользнули на Седьмую авеню, на сером фоне полыхал преследовавший Перкинса Ужас: время уходит.

Оливер вошел на площадь со стороны 4-й западной улицы. Он быстро пересек ее и, добравшись до угла, переждал красный свет, рассеянно вытирая о джинсы перепачканные куриным жиром пальцы. Он чувствовал, как минута за минутой утекает время. А время важнее всего: скоро Муллиген выследит Заха. Светофор мигнул, и Перкинс бросился на другую сторону Седьмой авеню. Плечи вздернуты, руки энергично покачиваются. Теперь он сосредоточил свои мысли на Тиффани. Она, конечно же, легко не сдастся. «Я не хочу говорить с тобой, Оливер. Мне известно, каким ты бываешь. Я вообще не стану говорить с тобой». И она улыбнется ему этакой возвышенной, астральной улыбкой. Дернув уголком рта, Перкинс представил себе, как он надавит на Тиффани, прижмет ее к стене и будет орать на нее до тех пор, пока девка не расколется.

Магазин, в котором она работала, именовался «Женской комнатой» и располагался в подвальчике желтоватого кирпичного здания на углу Бликер-стрит. Перкинс, углубившись в тень, быстро промчался по Гроув. Бликер-стрит, начинавшаяся со следующего квартала, уже почти полностью погрузилась в сумерки. Ссутулившись, Перкинс отмерял длинные поспешные шаги. Он уже подходил к перекрестку.

И тут он остановился как вкопанный. Вот он, магазин, на той стороне улицы, чуть правей. Из-под желтого кирпича проступает новенький красный кирпич, замуровавший книжную лавку; две большие витрины, обрамленные черной металлической рамкой, завалены книгами, между ними в таинственной нише — вход. Дверь распахнулась, оттуда, из глубины, выступил на тротуар детектив Муллиген.

— Мать твою! — в сердцах буркнул Перкинс, поспешно прячась за угол.

Прижавшись к стене жилого здания, он осторожно выглянул из-за угла — прямо-таки Петер Лорре в старом дурацком фильме про шпионов. Младенчески кудрявый, круглолицый Муллиген стоит себе, не трогается с места. Руки в карманах военно-полевой куртки. Веки трепыхаются за стеклами круглых, обрамленных проволокой очков. Линзы, точно оптический прицел, медленно развернулись в его сторону — Перкинс едва успел убрать голову.

— Подумать только! — пожаловался он холодным кирпичам, ласкавшим его щеку Отсчитал шестьдесят секунд, прежде чем вновь осмелился высунуть голову.

Муллиген наконец-то сдвинулся с места и направился к черному «доджу», припаркованному — вопреки правилам — на автобусной остановке. Отворил дверцу со стороны пассажира. Водителя Перкинс не разглядел, однако мотор тут же зафырчал, и автомобиль ринулся в путь. Перкинс вновь по-черепашьи втянул голову в плечи — «додж» заворачивал за угол.

Как только автомобиль скрылся с глаз, Перкинс зашагал дальше. Он пересек улицу и подошел к магазину Миновал витрину, ее грозные сокровища: кипы авторских экземпляров, прижавшихся друг к другу в поисках тепла. Фотографии амазонок, злобный ум сверкает в интеллектуальных очах.

Триш, которую Перкинс прозвал Вошью, согнулась за прилавком — восьмиугольной приземистой полкой посреди помещения. Перкинс, громко топая, направился к ней, но Триш не обратила на него никакого внимания, даже головы не подняла. Ей недавно исполнилось двадцать лет, тощая-претощая, голова — узкий вытянутый цилиндр, белая прядь волос торчит вверх, точно стрелка лука. И лишь широкие плечи, распялившие кожаную куртку, придавали ее фигуре хоть какой-то объем. Триш, копаясь в прилавке, перебирала записи новых поступлений.

Перкинс нагнулся к ней, его кулаки врезались в две стопки лесбийской поэзии.

— Что ты ему сказала, Триш?

— Отвали.

— Что ты сказала Муллигену?

— Поцелуй меня в задницу.

— Где Тиффани?

Триш ответила непристойным жестом. Зубы терзают жвачку.

— Слушай, Триш, — сказал Перкинс, — я прекрасно знаю, как ты ко мне относишься. Попробуй все-таки понять. Одно дело твои феминистические теории и воззрения и все прочее, а другое — то, что сейчас происходит Ясно? Сейчас важно то, что происходит. Тут твои взгляды и теории ни при чем. Мы должны разобраться в этой ситуации. Ты поняла наконец?

Триш презрительно глянула на него и выдула из жвачки радужный пузырь. Перкинс наблюдал, как покачиваются в ее правой ноздре пять золотых колечек. От этого зрелища у него, как всегда, засвербило в носу.

— Просто поразительно: врываешься сюда и ведешь себя так фаллически, — угрожающе проворчала Триш.

— Господи Иисусе!

— Ты что, в самом деле надеешься, что я стану считаться с притязаниями самца?

Оливер повесил голову.

— Тебя и пускать-то сюда не следует, — продолжала Триш, — ты детеоризируешь женщин.

— Постой, постой. Я не де-как-его-там вот уже неделю. Разве мужчина не может перемениться к лучшему?

— Законченный женоненавистник.

— О, я недостаточно законченный для тебя, крошка.

— Твои стихи следует сжечь на костре в виде чучела.

Перкинс залился яростным румянцем, руки, все еще опиравшиеся на лесбийское творчество, задрожали.