Чаша и Крест

— Графиня… То есть… Вьеви… Что-то случилось? Вы мне не рады?

Она качнулась вперед, но не потому, что собиралась падать в обморок, просто карету мотнуло от того, что колесо наехало на камень. Ланграль подхватил ее, и долгие мгновения они прижимались друг к другу в тесной карете. Они даже не смотрели друг другу в лицо, просто обнимались до боли в стиснутых руках, словно желая не выпускать, словно надеясь почувствовать биение сердца другого под плотной тканью камзола. Женевьева положила голову ему на плечо — как давно она хотела это сделать. Она не заплакала — видимо, все ее слезы вытекли ночью, просто изредка вздрагивала. Ланграль прижался щекой к ее виску и зарылся пальцами в кудрявые волосы.

— Мне сказали, что вы умерли, — пробормотала она невнятно.

— Догадываюсь. Вам плохо, Вьеви? Вы дрожите.

— Нет, — Женевьева счастливо вздохнула, устраиваясь поудобнее. — Мне очень хорошо.

Она действительно вся дрожала, потому что не понимала, что с ней происходит. Если бы можно было остаться так навсегда, на всю жизнь, в руках Ланграля, ни о чем не вспоминать, не задумываться о том, что будет дальше.

— А что дальше? — сказала она, по-прежнему уткнувшись носом в его плечо. — Что теперь с нами будет? Куда мы едем?

Ланграль помолчал, потом мягко отстранил ее от себя, продолжая держать за плечи.

— Пока мы едем подальше от Ша-Лейн и погони. Плохо, что они очень быстро поняли, что мы — это не настоящий гвардейский конвой. А насчет того, что будет дальше…

Он решительно выдохнул. Женевьеве было так странно смотреть на это лицо, в которое вернулась жизнь. Теперь выражение у него менялось неуловимо, но почти ежеминутно, она это прекрасно видела, потому что когда-то изучила это лицо до тонкостей. Сейчас на нем были радость и легкая бесшабашность в сочетании со странной неуверенностью.

— Вьеви… То есть госпожа графиня… Я понимаю, что так неправильно, что надо бы по-другому. Но через несколько часов, кто знает, может, у нас и не будет такой возможности. Я хочу, чтобы вы стали моей женой.

Женевьева смотрела на него, широко открыв глаза. Неожиданно ей пришло в голову похожее предложение, сделанное не очень давно, и тоже в карете. Но Шависс сказал: "Я прошу вас стать моей женой". А Ланграль сказал: "Я хочу".

— Вы, конечно, можете этого не хотеть, — прибавил он торопливо. — если все изменилось… или если вы не хотите терять свободу… просто мне казалось, что замужество — это единственное, что может вас как-то защитить от Моргана. Если вы не хотите… наш брак может быть фиктивным. Но мне почему-то казалось, что вы…

— Я говорила, что люблю вас. А вы не хотели меня слушать.

— Я был очень, очень глупым, — прошептал Ланграль, снова прижимая ее к себе. По крайней мере, пока она была здесь, в кольце его рук, пока он мог сжимать ее плечи и чувствовать запах ее волос, он был уверен, что с ней не случится ничего плохого.

— Вы таким и остались.

— Почему?

— Потому что вы сомневаетесь в том, хочу ли я стать вашей женой.

Она отстранилась сама и заглянула ему в глаза.

— Даже если после свадьбы вы заставите меня подавать вам сапоги и точить вашу шпагу. Даже если я буду спать на коврике у порога. Даже если в конце концов вы бросите меня и сойдетесь с какой-нибудь валленской красоткой. Я все равно буду счастлива, потому что когда-то была рядом с вами.

Ланграль только покачал головой. Каждый раз, глядя на нее, он невольно поражался полному отсутствию кокетства и стремления чего-то добиться с помощью любви. Может, потому что он сравнивал ее с Аннемарой? Но сейчас он совсем о ней не вспоминал.

— Это вы меня скоро бросите, — ответил он в тон Женевьеве. — Вам захочется новых приключений, сражений и погонь. А я буду стареть в Валлене и вспоминать свое недолгое счастье.

— Мы умрем в один день.

— Наверно, да, — согласился Ланграль.

— От любви.

— От любви не умирают.

— Не знаю, — задумчиво произнесла Женевьева. — Я не уверена.

Старый священник в последний раз обошел свою маленькую церковь, по размеру скорее похожую на часовню, проверил, надежно ли заперты двери, и пошаркал к лестнице, ведущей наверх, Он часто спал прямо в церкви, на крохотном балконе, где помещался клавесин с западающими педалями. На дощатом полу там как раз оставалось место для нескольких плащей, служивших ему постелью.

Как только он поставил ногу на первую ступеньку, в дверь постучали. Священник особенно не удивился — он замечал, что так происходит почти всегда. Он даже стал относиться к этой ступеньке с некоторым суеверием и когда особенно хотел спать, пытался перешагнуть ее, забираясь сразу на вторую. Потому что почти каждый день, как только он брался за перила лестницы и ставил ногу на первую ступеньку, кому-то от него что-то обязательно требовалось. Или рождался ребенок, или кто-то умирал, или в соседней деревне случалась драка, и его звали разнимать дерущихся. Это просто кажется, что Старая дорога заброшена и здесь ничего не случается.

Стучали настойчиво, но все же не так, как бывает, когда люди соприкасаются со смертью.