Чаша и Крест

Отец и дочь были слишком похожи, чтобы их отношения были ровными и спокойными, как подобает между любящими родственниками.

— Твое счастье, — сказал Жоффруа, — что мне без тебя хватает с кем разбираться.

— Вот как? И с кем это?

Она проследила за кивком его головы и увидела между двумя воинами из свиты Жоффруа, сидящих на лошадях, связанного человека. Руки его были скручены за спиной, и воины держали в руках концы веревки. Он стоял, слегка пошатываясь — видимо, до этого его заставляли бежать за лошадью — опустив голову со спутанными, наполовину седыми волосами. На скуле виднелось темно-синее пятно.

Как раз в этот момент связанный человек поднял голову, открыв лицо с горбатым носом и единственным черным пронзительным глазом — второй был прищурен навек. Этот глаз уперся прямо в лицо Женевьевы, и она невольно задвигалась в седле. Она с трудом выдерживала этот жесткий взгляд — но опустить глаза считала малодушным.

— Кто это такой? — спросила она у отца, надменно передернув плечами, но втайне радуясь, что можно отвести взгляд.

— Шатается по моим владениям, задает какие-то странные вопросы, — ответил Жоффруа, и тембр его голоса не предвещал схваченному ничего хорошего. — Эй ты! Я в последний раз спрашиваю, как тебя зовут и что тебе нужно.

Связанный ничего не ответил, даже не удостоил взглядом фигуру грозного графа, возвышавшегося над ним, уперев руку в бок. Он внимательно разглядывал Женевьеву — она физически ощущала взгляд, блуждающий по ее плечам и затылку. Она рискнула еще раз посмотреть на него, не понимая, почему он внушал ей смутное беспокойство и даже страх. Он был в старом, поношенном плаще, кое где продранном и покрытым пылью, в растоптанных сапогах, с лицом, обветренным от множества дорог, худой, изможденный, очень похожий на книжников и лекарей, которые время от времени забредали в замок. Только у тех не было такого горящего непокорного взгляда.

Жоффруа этот взгляд, очевидно, тоже раздражал, потому что он крикнул:

— Эй, прекрати пялиться, куда не следует! Не хочешь говорить, пеняй на себя. Кто там, приведите Гарма!

Женевьева коротко фыркнула и, высвободившись из рук отца, соскользнула из седла на землю. Гармом звали самого злобного пса из замковой своры, любимца Жоффруа и его неизменного спутника на охоте. Слуги говорили, что хозяин нередко натравливает его на людей, чтобы держать в форме. Не то чтобы Женевьева осуждала отца — она выросла среди довольно жестоких забав, и ее было трудно напугать видом крови, как оленьей, так и человеческой. Но почему-то ей не очень хотелось смотреть, как Гарм наступит обеими лапами на грудь этого одноглазого и перервет ему горло. Или отец просто хочет напугать его, чтобы он заговорил? Однако видеть, как он упадет на колени и будет униженно просить о снисхождении, размазывая по лицу дорожную пыль, ей тоже не хотелось.

Гарм глухо рычал, натянув веревку. Даже отвернувшись, Женевьева легко могла его представить — огромная зверюга с широкой грудью, темными боками и отчетливо видными клыками в ярко-красной пасти.

— Не передумал? — спросил Жоффруа. — Давай, Гарм! Возьми!

Пес полетел стрелой через двор, и все хором вздохнули. Вздох был совсем не такой, какой издает удовлетворенная толпа, когда на ее глазах проливается кровь. Женевьева повернулась как раз тогда, чтобы увидеть, как страшное черное животное ползет к незнакомцу на брюхе, скуля и колотя себя хвостом по бокам, словно в наказание за то, что вначале осмелился броситься на вожака. Вслед за Гармом завыла вся стая, даже те, что были заперты на псарне. Несколько гончих, бродивших по дальнему концу двора, тоже уткнули носы в землю и смиренно поползли следом.

Одноглазый даже не пошевелился, хотя державшие его слуги шарахнулись в сторону, и только страх перед хозяином заставил их не выпустить из рук концов веревки.

— Колдун! — ахнула толстая служанка рядом с Женевьевой. — На таких ни одна собака не лает! Ох, горе нам, беда пришла!

Слуги в ужасе хватались за висящие на груди обереги. Женщины заголосили так, словно обещанная беда уже стояла у порога и не сегодня-завтра нагрянут засуха и черный мор одновременно.

Одна только воля Жоффруа де Ламорака удержала всех на месте, хотя толпа была близка к тому, чтобы кинуться врассыпную в замковые ворота.

— Заткнитесь все! — граф приподнялся на стременах, и голос его загремел над склоненными головами. — А ну тихо!

Взгляд его упал на дочь — она стояла неподалеку, прижав к груди стиснутые руки. Серые глаза казались черными от расширившихся зрачков. Рядом с ней стоял его телохранитель и учитель фехтования Эрнегард, почтительно склонившись и прижав к груди шляпу. Он намеренно не обращал внимания ни на поднявшийся переполох, ни на спокойно стоявшую в центре двора худую фигуру в старом плаще, у ног которой извивались в порыве преданности собаки.

— Прощу прощения, господин граф, — сказал он. — Лоций де Ванлей просил передать, что прибыл и ждет в вашем кабинете.

Этого было достаточно, чтобы Жоффруа забыл о всех текущих делах, несомненно менее важных.