Чаша любви

Опять спохватываюсь: я же забыла нового гостя представить! Что это со мной сегодня творится! Конечно — сплошные потрясения!

Легонько касаюсь рукой его плеча, говорю тетке:

— Это Саша.

Тетя подает ему руку. Он пожимает ей самые кончики пальцев.

«Какой же он большой! Я не заметила этого вчера. Или это рядом с тетей? Да и я была вчера на каблуках».

— У нас скоро обед, — говорит тетя. — Я приглашаю... То есть, мы приглашаем, — она кивает на меня.

— Нет, нет! — отказывается Саша. — Я не надолго. Минут на пять, если не прогоните. Ждет машина.

«Его ждет машина. Кто он?.. Военный? Милиционер? Главный конструктор какого-нибудь завода? Или чиновник из мэрии».

Тетушка, не скрывая некоторого разочарования, ретируется на кухню. Я все еще несколько смущена; веду Сашу в свою комнату, прикрываю дверь.

Он с неподдельным интересом осматривается:

— Здесь живет Муза?

«Звезда», — едва не срывается у меня.

— Уютно, — оценивает Саша. — И со вкусом... Хороший вид из окна. Много книг...

Он внимательно смотрит на меня.

— Вчера вечером я подумал: почему бы нам не встретиться вновь?

— Да, конечно... — едва сдерживая волнение, отвечаю я, но ответ мой какой-то неопределенный — он не определяет моего отношения к его словам, к его осторожному предложению.

Взгляд Саши становится рассеянным. Саша тщится понять смысловую окраску моего ответа.

Прихожу ему на помощь, или, вернее, поправляю себя:

— Хорошо, Саша! Но как вы нашли меня?

Он опять улыбается:

— Вычислил вот.

Слышу, как под дверью дефилирует тетушка. Ей, видно, крайне любопытно знать, о чем здесь говорится. Но вряд ли она улавливает что-то, кроме отдельных слов.

Взгляд Саши задерживается на пишущей машинке.

«Я забыла убрать ее в шкаф».

Подхожу к столу:

— Хочу познакомить вас. Эрика — моя подруга и кормилица...

Саша легонько проводит рукой по каретке, потом — по клавиатуре. Клавиши отзываются чуть слышным радостным позвякиванием.

— Вы пишите? — он удивлен.

— Да. Толкалась я в разные двери. Но открылась эта...

Постойте! — Сашу как будто осеняет. — То-то мне показалась вчера знакомой ваша фамилия. Я, кажется, даже что-то читал из вашего! Сейчас, сейчас, припомню... Да, вот! Балерина-отравительница? На обложке балетные туфельки и химическая формула синильной кислоты.

«Надо же! Он и в химии понимает...»

Я, однако, польщена.

А Саша смотрит на меня как будто другими глазами. Проводит рукой по столу — осторожно, даже можно сказать нежно — словно ласкает.

И говорит:

— Вот, значит, за каким столом пишутся ваши книги.

Мне приятно его внимание к моему столу, к моей пишущей машинке.

Саша приветливо улыбается Эрике. Она — ему. Она, злодейка, всем приятно улыбается, когда на нее светит солнце, когда каретка поблескивает.

Я изумляюсь: ревность вдруг шевельнулась во мне...

— А вы? — спрашиваю.

— Что? — не понимает Саша, отрывает взгляд от Эрики, которая так старательно строит ему глазки.

— Кто вы?

— Ах, это... Я — «Синяя птица».

— Вы — птица?..

Он смеется (он хорошо, уверенно держится!):

— Простите, Елена! Полная голова мыслей, впечатлений от знакомства с вами... «Синяя птица» — это фирма такая. Зарубежный туризм. Разве вам не попадалась на глаза наша реклама?

— Да, кажется... — отвечаю я, хотя реклама «Синей птицы» мне, и правда, ни разу не встречалась.

— Сейчас многие ездят в Милан или Барселону, или на Канары...

Слышу, как тетя открывает входную дверь. Зачем? Вроде, звонка не было. Или она увидала в окно кухни, что идет Константин?

«Нет-нет! Только не это!»

Через секунду я разгадываю маленькую хитрость тетушки: она, кажется, добивается сквозняка — чтобы тот приоткрыл дверь моей комнаты. Тетушке невероятно любопытно, о чем между нами разговор.

Но дверь моя не открывается. И не потому, что так уж плотно прикрыта, просто сквозняк получается в другую сторону. Я слышу, как потянуло по ногам; слышу, как загудело тихонько в щели под дверью. Вижу: всколыхнулись занавески.

Тетя уходит на кухню ни с чем.

— На Канары? — переспрашиваю я. — По нынешним временам, Саша, вы большой человек.

Забавляюсь своей мыслью:

«Он во всякие времена большой человек. Рост у Саши — дай Бог каждому!»

Лицо Саши становится серьезным:

— Я так не думаю. Во всяком случае — к этому не стремлюсь. Уж коли все так переменилось в мире, просто стараюсь жить своей жизнью.

— Жить своей жизнью, — тихо повторяю я, словно пробуя фразу на вкус (это из меня высовывается литератор), потом добавляю: — Это как будто так просто и в то же время здесь скрыт глубокий смысл.

Саша кивает:

— Однажды умнеешь и начинаешь ценить каждый свой день... Жалеешь об упущенном...

Я смеюсь:

— Вы, видимо, эпикуреец.

— О, совсем немного. Когда крепко становишься на ноги, из тебя уже трудно сделать фаната.

Тут я вспоминаю свои вчерашние мысли: Саша очень быстро думает. По-моему, это нормально для мужчины. И еще — он думает на один-два шага вперед. Поэтому я все время его чуть-чуть недопонимаю. Приходится переспрашивать. Вот, про фаната, например, — здесь он явно рванул вперед. Но часто переспрашивать — это значит показаться дурой. Или — глухой. Ни то, ни другое, понятно, меня не устраивает.

Поэтому «фаната» я замалчиваю.