Чаша полыни. Любовь и судьбы на фоне эпохальных событий 20 века

Согласно Достоевскому, по обитателям тюрьмы можно узнать, что представляет собой весь народ. Аба Ахимеир не торопится с этим согласиться. Слишком уж жутко выходит. Но оценки его беспощадны, а выводы убийственны.

«Если это так, — пишет он, — если судить об арабском народе по арабским заключенным, то картина получится совсем уж неприглядная. Все они поголовно доносчики, ханжи. Все живое — объект их сексуальных вожделений. Не меньше женщин их возбуждает мужчина, подросток, мальчик, животное.

…Их половая жизнь совершенно отлична от нашей. Жена для араба не супруга, а наложница. Мужеложство вовсе не позор в его глазах.

Араб застенчив, и застенчивость эта свидетельствует о его гипертрофированной сексуальности.

Араб ненавидит англичан и преклоняется перед ними.

Араб презирает евреев и боится их.

Араб не понимает равнодушия, с которым евреи относятся к легкомысленному поведению своих женщин в интимных вопросах. И араб не понимает, почему евреи с отвращением относятся к мужеложству. Для араба ход мысли еврея является совершеннейшей загадкой»

На основании всего этого Аба Ахимеир приходит к выводу, что нет двух народов более чуждых один другому, чем евреи и арабы. Отсюда проистекает двойственное отношение арабов к сионизму. Среди них распространен как оптимистический взгляд на вещи, так и пессимистический.

Оптимисты утверждают, что все к лучшему. Пусть, мол, евреи строят дома, покупают у нас земельные участки, насаждают цитрусовые плантации — все равно их имущество будет нашим. В конце концов все перейдет к нам, включая белокожих еврейских женщин.

Пессимисты же говорят, что евреи постепенно захватывают себе все. Палестину, мол, мы уже потеряли. Нам остается только одно: продать евреям то, что еще осталось, как можно дороже, и убраться куда-нибудь в Ирак.

Арабы — люди мгновенного настроения. Бывает и так, что один и тот же араб в мгновение ока меняет пессимистический взгляд на оптимистический. То «все пропало», то «все будет наше».

Аба Ахимеир вышел из Центральной иерусалимской тюрьмы в 1935 году другим человеком. Политика стала вызывать у него отвращение. Яростный полемист, в пылу спора хватающий любое подвернувшееся под руку оружие, лишь бы сокрушить противника, в жизни был совсем иным. В общении с друзьями — пленительно-человечным, дома — любящим отцом семейства, как эссеист и писатель — воплощением высочайшей культуры. Он и мысли не допускал о том, что еврейский рабочий лидер может быть убит евреями. Величайшим потрясением его жизни стало то, что евреи оклеветали его.