Чаша полыни. Любовь и судьбы на фоне эпохальных событий 20 века

Но была у него своя отрада. Он служил делу освобождения России от тирании. Для этой цели он был готов перенести любые лишения, перетерпеть любые муки. В первую половину своей недолгой жизни он боролся против царской деспотии. Вторую же половину посвятил борьбе с деспотией большевиков. Ленин в его глазах был таким же тираном, как и царь. И он не прекращал сражаться — часто в одиночестве — против штыков, застенков, тайных агентов, тюремщиков и палачей.

Вся его террористическая деятельность была в главной своей метафизической сути постановкой каких-то лично ему необходимых опытов смерти. Если он и был чем-то захвачен в жизни, то лишь постоянным самопогружением в ее таинственную бездну. Его судьба была давно предрешена. Впереди маячила неминуемая гибель. Савинков знал это, но ничто не могло сбить его с взятого еще в юности курса. Он всегда видел перед собой свою путеводную звезду, но эта звезда была кровавой.

Увидев Рутенберга, Савинков улыбнулся одними губами.

— Хочешь выпить чего-нибудь? В такую погоду это нелишне.

— Водочки, пожалуй, — сказал Рутенберг, садясь напротив него.

— Голубушка, — обратился Савинков к обслуживающей девице, полногрудой, с ленивыми глазами, — ты уж поухаживай за нами. Графинчик водочки, пожалуйста, и чего-нибудь такое… на твое усмотрение.

— У меня важные новости, — сказал Рутенберг.

— Валяй.

— Гапон наэлектризовал рабочих. В воскресенье они двинутся к Зимнему дворцу, чтобы вручить царю петицию. Их уже ничто не остановит. Демонстрация должна быть мирной с образами и хоругвями.

— Ты эту петицию видел?

— Я сам ее составлял.

— Ты включил в нее политические требования?

— Еще какие! О созыве Учредительного собрания, об амнистии всех политических заключенных, об отмене налогов и даже о прямой отчетности царя перед народом. Царя кондрашка хватит.

— Тогда это не петиция даже, а революционный ультиматум, — усмехнулся Савинков и наполнил рюмки, — За успех обреченного дела.

— Почему обреченного?

— Потому что демонстрацию расстреляют. Такая петиция — это ведь провокация. Как пить дать расстреляют. Ну и прекрасно. Если не поливать кровью рабов ростки свободы — они усохнут.

— Да, но позволяет ли такое революционная этика? — Рутенберг осторожно поставил на край стола пустую рюмку.

— Ты это серьезно? — удивился Савинков. — Не существует революционной этики. Если вообще можно убить человека, то безразлично кого и по каким мотивам. Почему, например, министра убить можно, а мужа своей любовницы нельзя? Поэтому мы, революционеры, никого не убиваем. Когда нужно кого-то убить, убивает партия, убивает БО, а не я или ты. Думаю, что ты даже не представляешь, какую взрывчатую смесь готовит твой поп. Она может разнести всю империю. Все остальное не имеет значения. Это настолько важно, что инструкции тебе даст сам Иван Николаевич.

Встретив вопросительный взгляд Рутенберга, Савинков пояснил:

— Иван Николаевич это наш шеф, товарищ Азеф. Мое предложение кооптировать тебя в БО одобрено, так что тебе уже можно это знать. Да вот и он сам.

У их столика неизвестно откуда возник человек, толстый, грубый, с одутловатым тяжелым лицом и вывороченными губами. Глаза у него были темные, глубокие. Казалось, что в них нет зрачков. Он кивнул Савинкову и сел, не глядя на Рутенберга.

— В воскресенье состоится демонстрация рабочих. Гапон поведет их к Зимнему дворцу, — сообщил Савинков.

— А Мартын свою задачу знает? — Азеф все еще не смотрел на Рутенберга. Голос у него был неприятный, гнусавый.

— Я буду рядом с Гапоном, — сказал Рутенберг, успевший оправиться от чувства неловкости.

— Очень хорошо, товарищ Мартын, — впервые скользнул по нему взглядом Азеф. — Скажите, у вас есть револьвер?

— Да, он всегда со мной.

— Ну и замечательно.

Лицо Азефа приняло сонное выражение, он помолчал и произнес, лениво растягивая слова:

— Если царь все же выйдет к народу, то убейте его.

* * *

Заводской двор не вмещал и сотой доли собравшегося люда. Сплошная человеческая масса заполнила все прилегающие кварталы. Бурлило и волновалось живое море.

Гапон стоял в гуще толпы, бледный, растерянный, сомневающийся. Подошел Рутенберг, как всегда подтянутый и спокойный.