Чаша страдания

Однажды на занятиях зашел разговор о русском национальном характере и его типичной черте — безалаберности, описанной чуть ли не всеми классиками литературы. Спросили Алешу Гинзбурга:

— Что ты можешь сказать об этом?

Немного помолчав, он скромно ответил:

— У меня есть стихи на эту тему.

— Прочитай — любопытно послушать.

Он читал слегка напевно, как все поэты:

РУССКАЯ БЕЗАЛАБЕРНОСТЬ

Педанты всех стран —

За порядок и правильность,
От корки до корки.
Но русская безалаберность
Вошла в поговорки.

Не прихоть она, не чудачество,

А древнее наше качество,
Народа черта гражданская;
А в ней — и раздолье лихачества,
И тихая грусть славянская;
И силы великой брожение,
И буйное, и смиренное,
И всех этих черт смешение
Для русских обыкновенное.

Грусть нам она, и потеха,

Грех наш, и наша праведность,
Помощь нам, и помеха —
Русская безалаберность.

И мысли, и их выражение были необычными. Нина слушала, пуская в ход свою наигранную мимику: то опускала глаза, то удивленно поднимала брови, то хлопала ресницами, то улыбалась, то опять становилась серьезной. Ребята принялись горячо обсуждать — правильно ли он написал, все ли выразил. Но Алеша не слушал, а только смотрел на Нину. Ему хотелось знать ее мнение, но он стеснялся спросить. Немного погодя она сама подошла к нему:

— Алеша, ты гениальный поэт!

Он смутился: даже при обычной для молодого поэта самовлюбленности, такого он не ожидал.

— Ну уж — гениальный. Скажи проще: тебе понравилось?

— Я потрясена.

И тогда она стала агрессивно охотиться за ним: садилась на лекциях рядом и показывала свои красивые коленки, а в общих разговорах звонко и немного развязно смеялась, привлекая его внимание. Когда он смотрел на нее, она играла глазами, зная: в такие моменты оторвать от нее взгляд трудно.

И Алеша влюбился, влюбленность ударила ему в голову впервые в жизни. Как любая первая любовь, она была безумной. Он и раньше был робок с девушками, целовался всего с двумя-тремя, да и то больше из любопытства. Его все больше тянуло испытать сексуальное наслаждение, но, влюбившись, он стал еще более робким. Нина чувствовала, что с ним происходит, и решила вдохновить его чувство. Она начала издалека:

— Алеша, конечно, ты умеешь писать стихи. А что ты чувствуешь, когда пишешь?

— Что чувствую? Наверное, поэтическое вдохновение.

— А что это такое — вдохновение?

— Как тебе это сказать? Это какой-то импульс особой энергии. Лучше всего об этом написал поэт Самуил Маршак:

У вдохновенья есть своя отвага,
Свое бесстрашье, даже удальство.
Без этого поэзия — бумага
И мастерство тончайшее мертво.

Нина кокетничала:

— Но кроме вдохновения поэт должен еще уметь передавать чувство, — и добавила, понизив голос: — Ты уже испытывал настоящую любовь?

Алеша страшно смутился, покраснел:

— Настоящую — что ты имеешь в виду?

— Ну ты знаешь — настоящую…

— Н-н-нет, — он не хотел врать.

Она опустила ресницы и, еще понизив голос, сказала:

— А я испытала. Очень сладкое ощущение.

Алеша совсем потерялся: почему она в этом призналась, может быть, хотела сказать, что готова отдаться ему?

Хитрая и опытная Нина вдруг приблизилась к нему так, что он почувствовал ее упругие груди:

— А мне ты не хочешь написать стихи? Только с чувством.

Алеша замер от ощущения близости, тихо ответил:

— У меня есть стихи, посвященные тебе.

— Правда? Ты уже написал мне? Почему?

— А вот прочтешь, тогда поймешь.

Ей очень хотелось прочитать сейчас же, но у него не было их с собой. Он аккуратно переписал их на лекции и отдал ей два листка в конце дня, на прощание. Ложась спать, она взяла стихи и прочитала:

ВЕСЕННИЕ СТИХИ
                        Нине

Чем ночи короче,

Тем думы длинней,
И стих мой отточен
Весною острей;

Разбужен капелью,

В ответ на призыв,
Он верен апрелю
До первой грозы;

А солнце запенит

Весну через край,
Ему он изменит
И влюбится в май;

Когда же зарницы

Погаснут с теплом,
Мой стих сохранится
Во взгляде твоем.

Нину охватывала сладостная истома: быть любимой поэтом! Были еще стихи: