Чаша терпения

В низкую открытую дверь, пригнувшись, вошел Курбан.

— Сестра, — сказал он Надежде Сергеевне — Пойдем. Бери свои лекарства… и бинты… и вату…

Она молча взглянула на него, молча взяла медикаменты, вышла вслед за Курбаном из прохладного полумрака под палящее солнце. Эта прохлада и тихий полумрак, веявшие от земляного пола и глинобитных стен, видно, были так темны и холодны, а палящее солнце на открытом дворе так ослепительно ярко и горячо, что Надежда Сергеевна зажмурилась и прикрыла глаза ладонью.

Да, среди этого жгучего пекла глинобитная мазанка показалась ей сейчас райским уголком.

«О, как быстро я успела отвыкнуть от этого солнца!» — добродушно упрекнула себя Надежда Сергеевна.

— Сестра! — негромко окликнул ее Курбан. — Ты что стоишь? Что там с тобой?

— Да нет, нет… ничего… — поспешно отозвалась Надежда Сергеевна.

Она догнала Курбана, молча продолжала идти позади него по тропе, потом рядом, по дороге.

Курбан не разговаривал до самой кузницы, то ли был чем-то встревожен, то ли просто о чем-то думал. А может быть, или даже наверное, молчал потому, что слишком хорошо знал Надежду Сергеевну, угадывал ее волнение.

В самом деле, она еще не успела подумать и разобраться, отчего волнуется, и удивилась этому своему волнению, вспомнила, что в прежние годы это бывало с ней очень редко. И пожалуй, то было совсем иное волнение, страх за человеческую жизнь, страх увидеть смерть так близко и чувствовать себя беспомощной девчонкой перед ней, перед ее могуществом, и знать, что ты не можешь, бессильна ее прогнать, победить, спасти от нее человека, который на тебя надеется.

Впрочем, этот страх был и сейчас. Ведь она еще не видела и не знала этого больного человека (Курбан сказал, что этот человек тяжело ранен в ногу), но незнакомое доселе новое волнение заглушало это чувство страха.

Они вошли в кузницу.

— Вот здесь, — сказал Курбан, остановившись в глубине кузницы и постукивая босой ногой по старой циновке.

Надежда Сергеевна вопросительно посмотрела на него.

— Что здесь? — спросила она.

— Сначала они были здесь, — сказал он. — Потом… — Курбан не договорил, отвернул в сторону другую циновку, служившую вместо двери в задней стене кузницы, впрочем, и стена-то вся состояла из четырех циновок, сказал. — Проходи.

Надежда Сергеевна пригнулась, прошла в образовавшийся проход и очутилась вплотную с земляной стеной кургана.

— Идем, сестра, не бойся, — тихо, почти шепотом подбодрил ее Курбан и пошел впереди.

Они огибали Безымянный курган, к которому вплотную подступили высокие камыши. Слева — древняя стена кургана, поросшая верблюжьей колючкой, справа, на расстоянии вытянутой руки, — зеленый камыш. Местами он словно хотел прислониться к кургану, будто искал в нем защиту и опору от буйного ветра и дикого зверя, местами прямо падал своими рыжими пушистыми метелками на его недвижные мертвые плечи, словно жаловался на что-то, и от этого вокруг кургана вилась зеленая пещера, низко нависшая своими темными зелеными сводами над невидимой узкой тропой.

Курбан и Надежда Сергеевна молча и осторожно шли по этой пещере, часто пригибаясь под таинственными сводами камыша, отводя от себя руками жесткие и прямые, как узбекские серпы, листья, висевшие над тропой.

Внезапно Курбан остановился. Где-то совсем рядом слышались голоса.

9

Здесь было удивительно уютно. Даже сейчас, когда раскаленное добела солнце стояло в зените, здесь был прохладный сумрак и легкий ветерок. Кому случалось жить в шалаше, да еще в камышовом, тот знает это чудесное его свойство — в холод сохранять тепло, в жару — живительную прохладу.

Но Рустам впервые видел такое жилище, впервые сидел в нем как гость, на почетном месте, рядом с хозяином. И хотя первые впечатления восторга, восхищения, благоговения и таинственности немного улеглись, Рустам все еще не верил, что все это происходит с ним наяву.

Он сидел на полу, у изголовья хозяина, вытянув ноги. Пол был застелен кошмой, под которой поскрипывал и приятно пружинил толстым слоем расстеленный камыш. На таком полу, должно быть, очень удобно было лежать больному хозяину, и Рустам не на шутку завидовал ему.

Впрочем, как тут было не завидовать! Этот зеленый шалаш из камыша — такого не было ни у кого! — эта обязательная необходимость от кого-то прятаться, скрываться в шалаше взаправду, всерьез, а не ради игры, и те злые богатые люди, которые ищут его и, может быть, ходят вокруг шалаша и даже не подозревают, что это и есть жилище, а не просто камыш; и простреленная в белых бинтах нога, которую этот человек показал Рустаму, осторожно приподняв одеяло, — все было так таинственно, так завидно, что Рустам то тихонько вздыхал и оглядывался, то не верил себе и украдкой раза два больно ущипнул себя за ухо, с замиранием сердца ожидая, что сейчас проснется и все исчезнет.