Чаша цикуты. Сократ

   — Нет, — ответил Анит. — Мы возьмём крепость штурмом. У нас нет времени на переговоры. А сын мой дома. Как видишь, он оказался ещё и трусом: предал меня ради Крития и предал Крития ради спасения своей шкуры. В своё время я доверил тебе сына, а ты что сделал с ним?

   — Капля мёда не спасает бочку кислого вина, — сказал Сократ. — И нечего винить мёд в том, что вино скисло из-за грязной бочки. Вся наша жизнь, Анит, такая грязная бочка.

   — Врёшь, Сократ. У нас мудрые боги, у нас чистые законы, у нас добрые установления.

   — А бочки грязные, Анит, — сказал Сократ, уходя. — И шкуры, которые выделывают в твоих мастерских, вонючие. И речи твои глупые!

   — Больше не попадайся мне на глаза! — крикнул ему вслед Анит.

   — А ты мне — на язык, — засмеялся в ответ Сократ.

Крепость Мунихий была взята штурмом к полудню. Часть войска, оказавшегося в крепости, перешла во время штурма на сторону афинян. Были открыты ворота и калитки. Но сеча была кровавой, многие погибли. Тела Крития и Хармида нашли среди трупов. Крития убил Леосфен. Леосфен сам подвёл Сократа к телу Крития и, коснувшись концом копья спины убитого, сказал:

   — Я успел поменять наконечник на моём копье, Сократ. Он убегал и уже был далеко. Я метнул копьё не очень сильно. Но оно настигло его. Всё было так, словно кто-то подхватил сто на лету и добавил ему силы.

   — Да, это Критий, — вздохнул Сократ, не слушая Лесофена: он думал о том, что душа Алкивиада, наверное, скоро встретится с душою Крития и, может быть, узнает её...

О гибели Хармида Сократ сообщил Платону сам. Да и о смерти Крития тоже, хотя о последнем Платон уже знал: молва быстро донесла до афинян весть о смерти ненавистного тирана, виновника жестоких и многочисленных казней и страданий. Раньше, чем воины Фрасибула вошли в Афины. Узнав о бесславном конце Крития, афиняне взялись за оружие и прогнали остальных олигархов, укрывшихся за стенами Элевсина.

   — Не знаю, как и быть, — вздыхал Платон, выслушав Сократа. — Дядья мои, Хармид и Критий, погибли, а все их родственники бежали, опасаясь гнева афинян. Только я и остался. И теперь не знаю, что будет со мной. Правда, я не занимался политикой и не брал в руки меч. Книги, мефисские камышинки и пиксида — вот всё, к чему я прикасаюсь. А мои уши открыты только для тебя, учитель.

   — Тебе следует уехать, — сказал Сократ, вспомнив о недавнем разговоре с Анитом.

   — Ты так считаешь? Но ты сам подал другой пример, когда тебе угрожала опасность.

   — Теперь ты видишь, почему я так поступил. Тебе же следует уехать, мой мальчик. — Сократ посмотрел на Платона с нежностью. — Ты должен уехать, — повторил он, делая упор на слове «должен».

— Не в моих правилах хвалить учеников: тебе надо понять, о спасении кого и чего я веду речь, настаивая на твоём немедленном отъезде. Накануне первой встречи с тобой мне приснился сон, будто с моих колен взлетел в небо с дивным криком молодой лебедь, птица Аполлона. Вещие сны, Платон, снятся редко. Но то был вещий сон... Высшее совершенство людей — это совершенство мыслить. Не о трусливом бегстве идёт речь, а о спасении божественного дара, Платон. Ты должен уехать.

   — Не поедешь ли со мной, учитель? — спросил Платон. — У меня хватит средств, чтобы...

   — Нет, — сказал Сократ. — Ты молод, одинок, полон сил. А я должен остаться. Вот и демоний подсказывает мне: «Не уезжай, Сократ», — усмехнулся он. — И потом, я просто боюсь за тебя, мой мальчик. Со мной же ничего не случится. Поезжай в Египет, к тамошним высокомудрым жрецам. Говорят, что они живут благодаря своей мудрости вечно. А потому, наверное, ещё помнят великого Солона, твоего предка. А ты похож на него, как утверждают многие. И вот жрецы подумают, что вновь видят юного Солона... Что скажешь, Платон?

   — Ты так вознёс меня, учитель, и тем так сильно ранил свою нельстивую душу, что я не могу допустить, чтобы ты сделал это ещё раз. Я уеду. Но примчусь по первому же твоему зову.

   — Вот и ладно, мой мальчик, — вздохнул облегчённо Сократ, обнимая Платона. — Мы устроим по этому случаю славный пир.

VIII

Фрасибул взял Элевсин. Олигархи были казнены. Афины праздновали своё освобождение. Снова ожила площадь на Пниксе, где проводились народные собрания. Старая Агора под Акрополем шумела с утра до ночи. Даже Пёстрый портик, Стоя Пойкиле, где ещё до недавнего времени судьями Крития выносились афинянам смертные приговоры и куда в первые дни после освобождения люди подходили неохотно, теперь обрёл былую притягательность для софистов, поэтов, их учеников и поклонников. До глубокой ночи, а порою и до утра под колоннадой не умолкали горячие споры. На Ониксе ораторы произносили речи, а здесь, в Пёстрой Стое, шло их обсуждение. На Пниксе выступали Ликон, Анит, Фрасибул, а здесь — все, кому не лень было открыть рот.

Сократ приходил к Стое Пойкиле почти каждый день. Так поступали многие афиняне, чтобы узнать о новостях и слухах, которыми жил город.