Чаша цикуты. Сократ

   — Поскольку вино и прекраснозвучная Евтерпа[76] освободили наши души от мелочных мыслей и повседневных забот, поговорим же, друзья, об этих самых наших душах, о нашей смертности и бессмертии, о смысле того и другого. И вот я хочу настроить всех вас на серьёзный лад: впереди война, страдания и гибель людей, впереди у каждого из нас старость и то неизбежное, что приходит ко всем без исключения, — смерть. Я знаю, что мудрецы не любят говорить об этом, а женщины и думать боятся. Приятнее и слаще беседовать о любви, о красоте, об истине, о высоких наслаждениях мудрости и искусства, но в эту ночь давайте отдадимся чувству печали и посмотрим, куда оно нас приведёт. Вот Софокл и с ним Мельпомена, вот Геродот и с ним Клио, вот Продик — учитель многих, вот Лисикл, которому покровительствует в его делах Гермес[77], вот Сократ — душа Агоры, — Аспазия при этом улыбнулась Сократу, как бы прося его не обижаться за шутливую рекомендацию, — вот Еврипид, наш мрачный созерцатель, которого не волнуют ни женщины, ни вино и чью ужасную Медею мы видели недавно в Одеоне. А вот, — Аспазия указала рукой на самое отдалённое от неё ложе и засмеялась, — а вот наши молодые поэты, которые безмятежно спят. Сон не смерть, но смерть подобна сну. Не так ли, Еврипид? И жизнь подобна сну. Коль жизнь и смерть подобны третьему, то не сходны ли они между собой? Что родиться, что умереть — одно и то же. И лучше бы нам вовсе не родиться. Так говорят твои герои, Еврипид. А юная фессалийка Алкестида, идя на добровольную смерть, признается, что нет ничего более ценного, чем жизнь[78]. Что ты думаешь об этом сам, Еврипид?

— Цену жизни человек узнает в час смерти, — ответил седовласый Еврипид, — а цену смерти не знает никто из живых. Конечно, если бы я был Сизифом, убежавшим из Аида[79], я мог бы рассказать вам, что такое смерть после жизни или жизнь после смерти. А поскольку я не был в Аиде, то придерживаюсь тех же мыслей, что и Ахилл у Гомера, который сказал, что лучше быть живым и служить подёнщиком у бедного пахаря, который владеет скромным достатком, чем быть царём в царстве мёртвых. Думаю, что и вы все разделяете это мнение, иначе зачем же мы оплакиваем Фидия, если смерть лучше жизни? Хотя в преданиях бытует и этот взгляд на смерть. Говорят же, что братья Агемед и Трофоний, построившие храм Аполлона в Дельфах, попросили у Бога плату за свой труд и тот пообещал им, что они получат её через восемь дней. На восьмой день после завершения строительства храма братья умерли тихо и безболезненно. Здесь смерть — награда за труды. Своим любимцам боги даруют смерть в молодости. Так было, кажется, с сыновьями жрицы Кидиппы в храме Геры Аргосской, о чём написал наш друг Геродот. Но, — Еврипид резко поднялся и сел, словно не мог произнести лёжа то, что собирался, — но вот что останавливает меня от ужасного вывода: если смерть есть подарок богов своим любимцам, если смерть есть благо, конец земных страданий и начало лучшей, подлинной жизни, то любая смерть, от чего бы она ни приключилась, не является наказанием, а убийца не может быть назван преступником, а скорее — благодетелем. И отчего бы нам всем, зная всё это, не покончить жизнь самоубийством? Ведь какой бы ни была смерть — насильственной, от болезни, случайной, добровольно избранной, ниспосланной богами или наступившей по какой-то иной причине — она смерть, переход в иной мир и освобождение души. Почему же мы медлим, почему цепляемся за эту жизнь? Нам следует найти убийцу Фидия и вознаградить его за благодеяние. Или убить его, если смерть — зло. Последнее предусмотрено и законами Афин. Мудры ли эти законы?

   — Не следует связывать истину и законы государства таким образом, что если законы противоречат истине, то они глупы, или отметать истину по той лишь причине, что она противоречит законам, — сказал Продик, софист, учитель многих, как представила его Аспазия. Морщинистый, худой и редкозубый, с маленькими злыми глазами и резким скрипучим голосом, он, казалось, самой природой был предназначен для споров, для язвительных опровержений своих противников. — Истина есть подлинное знание, а законы пишутся для пользы государства, раз уж оно существует. Полезность законов преходяща, а истина вечна. Государству полезна жизнь граждан, а не трупы. А что полезно душе? Является ли смерть злом или благом по истине? Твои сомнения, Еврипид, от незнания истины. Ты говорил, что, когда бы мы, подобно Сизифу, побывали в Аиде, а потом вернулись сюда, мы бы знали, что есть смерть, но мы там не бывали. Свидетельства же других людей, сохранённые в преданиях, противоречивы. Словом, у нас нет ни личного опыта, ни достоверных свидетельств других людей. И потому мы ничего не знаем о предмете нашего спора. Так, Еврипид?

   — Ты меня правильно понял, Продик, — ответил Еврипид. — Что же ты добавишь к тому, что сказал я? У тебя также нет личного опыта, ты не был в Аиде, а свидетельства других противоречивы, надеюсь, и для тебя. Так не прекратить ли нам этот спор?