Чаша цикуты. Сократ

   — Ты сказал: есть нечто, что выше нас, что выше запретов на убийство.

   — Да, я это сказал.

   — И вот если я докажу, что ты хотел и мог совершить убийство, то тем самым я докажу, что ты его совершил. Кроме того, я должен доказать, что ты человек подлый и потому совершил убийство как подлый человек.

   — Попробуй, — сказал Критий, отвернувшись.

   — Ты ненавидел Алкивиада с молодых лет, потому что Алкивиад был талантливее тебя, удачливее и красивее. Ты мог бы любить его за это, а ещё за то, что он твой брат, но ты завидовал ему и ненавидел его. Многие выражали свою зависть и ненависть к Алкивиаду открыто, мешали ему, обвиняли его в том, в чём он был и не был виноват, а ты Критий, таил свою зависть и ненависть в душе. Тщился сравняться с Алкивиадом хоть в чём-то, не мог: боги не дали тебе ни таланта, ни удачливости, ни красоты. Ты не знал, как справиться с Алкивиадом, и потому ушёл в гетерии, в тайные кружки, где вынашивались и обсуждались — тайно! — планы разгрома демократии и захвата власти, которая лишь одна может дать то, чего не дали боги: силу, славу, свободу дурным намерениям и страстям. Тебе, как и твоим друзьям, представлялось, что власть выше таланта, ума и красоты, потому что она открывает лёгкий путь ко всему, что с трудом добывают ум, талант и красота. Продолжать? — спросил Сократ.

   — Продолжай, — махнул рукой Критий.

   — Но что мешает людям бездарным, завистливым и подлым пробиться к власти, Критий? Ответ очень прост: власть умных, талантливых и благородных. Чего могут желать бездарные и завистливые? Поражения талантливых и благородных. Но такого поражения их можно добиться только с помощью подлости и коварства. Только подлый человек может желать, чтобы во главе Афин стал бездарный человек. И только путём коварства и предательства можно достичь этого. Ты достиг, Критий. Дорогу к власти тебе проложили мечи спартанцев, давних врагов афинян. Уничтожена демократия, погублены народные вожди, разрушены укрепления города. Разве это честный путь к власти, разве ты пришёл к ней, соревнуясь с другими в уме, подвигах и благородстве? И разве ты принёс счастье афинянам, а не горе? Свободу, а не рабство? Когда б большее счастье, чем все другие, большую свободу и могущество, чем твои соперники, кто стал бы упрекать тебя?

   — Афиняне ещё не оцепили...

   — Оценили! — сказал Сократ. — Оценили, Критий. И вот когда ты стал во главе Тридцати и увидел, что предмет твоей зависти и ненависти жив, ты понял, что в нём твоя позорная погибель. Алкивиад был твоей погибелью. Самой страшной для тебя и самой неотвратимой.

   — Хватит! — крикнул Критий, вскакивая на ноги. — Довольно! И время кончилось!

   — Жаль, — сказал Сократ, поднимаясь с ложа. — Осталось ещё так много прекрасного вина.

   — Теперь ты попробуешь другого вина, того, что готовят под Пниксом!

   — А всё же дослушай до конца, — сказал Сократ, беря с чаши гранат. — Ведь потом тебе никто об этом не скажет.

   — О чём ещё?

   — О том, что не ты убил Алкивиада. Все будут говорить о тебе: «Это он убил Алкивиада!» А я вот говорю: не ты.

   — Не я?! — хохотнул Критий. — А кто же?

   — Вот и я хотел спросить тебя: кто же? Кто убил Алкивиада по твоему приказу? Ведь ты не покидал Афин, ты был здесь; Алкивиад же погиб во Фригии. Ты говорил, что Фарнабаз. Потом сказал, что братья какой-то девушки, которую якобы опозорил Алкивиад. А кто же на самом деле?

—А как я ответил тебе на этот вопрос в том, в воображаемом разговоре?

   — Ты сказал, что Алкивиада убили люди Фарнабаза по просьбе Лисандра.

   — И тебе этот ответ не понравился? По-моему, он правдив.

   — По-моему, тоже. Но потом ты добавил, что Лисандр обратился к Фарнабазу с этой просьбой по твоему настоянию. Ты сказал Лисандру: «Власть Тридцати ненадёжна, пока жив Алкивиад». Правда, ты забыл сказать Лисандру, что Алкивиад твой брат. Но это уже было не важно, потому что тобой руководило нечто, что выше тебя, выше запретов... Верно?

   — Почему Лисандр? — спросил Критий.

   — Потому что Фарнабаз мог откликнуться только на просьбу Лисандра. А Лисандра мог попросить только ты.

Критий какое-то время стоял молча. Потом махнул рукой и направился к двери.

   — Подожди звать скифов, — остановил его Сократ. — Они не смогут отвести меня в тюрьму.

   — Это ещё почему? — обернулся Критий. — Смогут! Потому что отныне твоё место только там, в тюрьме.

   — Ты ошибаешься, — сказал Сократ. — В том, в воображаемом разговоре ты не смог позвать скифов.

   — Не смог? — Сократ увидел на лице Крития самую отвратительную из его улыбок. — Но то был воображаемый разговор, а здесь, — Критий развёл руками, — а здесь я смогу позвать скифов!

   — Нет, — покачал головой Сократ, — не сможешь. Сейчас ты поймёшь почему: я приглашён к Лисандру.

   — Ты?

   — Да, я приглашён к Лисандру, — повторил Сократ.

   — Врёшь, Сократ.

   — Не вру, — Сократ зачерпнул из кратера вина и выпил.

Пил он медленно. Критий ждал. И чем дольше Сократ пил, тем больше крепла в нём уверенность, что Критий не позовёт скифов и не отправит его сегодня под Пникс: имя Лисандра подействовало на Крития магически, потому что он был всего лишь жалким рабом Лисандра. Его ставленником и рабом.