Чаща

Теперь она тащила на плечах обмякшего Сташека, Саркан нес свернувшуюся калачиком Маришу. Я ковыляла за ними; я была слишком опустошена, чтобы меня затошнило при виде трупов, да и слезы давно пересохли. Затрудненное дыхание по-прежнему отзывалось в груди болью. Солья шел рядом со мной и время от времени подавал мне руку, помогая перебраться через очередную груду закованных в доспехи мертвецов. Мы не брали его в плен. Солья сам последовал за нами из башни и теперь тащился рядом с озадаченным видом человека, который знает, что не спит, притом что все вокруг кажется жутким сном. Еще внизу, в подвале, он отдал Саркану остатки своего белоснежного плаща — закутать маленькую принцессу.

Башня грозила вот-вот обрушиться — но худо-бедно стояла. Пол главного зала усыпали осколки плит вперемежку с мертвыми корнями и пожухшими стеблями, местами обугленными, как и тело королевы, оставшееся лежать внизу. Несколько колонн обвалились полностью. В потолке зияла дыра, уводящая в библиотеку; в нее до половины провалился стул. Саркан напоследок посмотрел туда, наверх, — и мы направились к выходу, перелезая через каменные глыбы и завалы щебня.

Нам пришлось обойти по всей длине стены, воздвигнутой в качестве заслона от Марека. Мы брели по сводчатым проходам, и голоса древнего камня печально нашептывали мне свою повесть. Мы не встретили ни единой живой души, пока не добрались до заброшенного лагеря. Здесь хотя бы обнаружилось несколько солдат — они рылись в запасах продовольствия. Двое-трое вынырнули из шатра, таща в руках серебряные чаши, и, завидев нас, кинулись бежать. Да я бы охотно заплатила дюжину серебряных чаш, лишь бы услышать живой голос и поверить, что не все погибли. Но все уцелевшие либо удирали от нас куда глаза глядят, либо прятались за палатками и складами продовольствия и опасливо из-за них выглядывали. Мы стояли посреди безмолвного поля. Спустя мгновение я вспомнила:

— Пушкари!

Каменные изваяния лежали все там же, где их бросили, оттащив в сторону, — лежали, обратив на башню невидящие серые глаза. Большинство не так уж сильно и пострадали. Мы молча постояли над ними. Ни у одного из нас не хватало сил развеять заклинание. Наконец я потянулась к Саркану. Он переложил Маришу на другую руку и позволил мне завладеть его пальцами.

Вдвоем нам удалось собрать достаточно магии, чтобы снять заклятие. Солдаты заворочались, встрепенулись, освобождаясь от каменных оков, встряхнулись, вдруг ощутив, что вернулось и время, и дыхание. Некоторые недосчитались пальцев; там, где от истуканов откололся кусок-другой, остались шрамы точно оспины. Но это были закаленные в боях воины, умеющие управиться с пушками, которые ревели ужаснее любого заклинания. Они было опасливо отодвинулись от нас, но затем заметили Солью: уж его-то они узнали.

— Что прикажете, господин? — неуверенно спросил один из солдат.

Солья захлопал глазами — и столь же неуверенно оглянулся на нас.

Все вместе мы зашагали в Ольшанку. Над дорогой все еще висела пыль: слишком много народу по ней проехало и прошло вчера. Только вчера. Я пыталась об этом не думать: вчера шесть тысяч человек промаршировали по этой дороге — сегодня их уже нет. Они лежат мертвыми в траншеях, и в главном зале, и в подвале, и на длинных винтовых лестницах. В облаке пыли я словно различала их лица. Кто-то из ольшанцев заметил нас издалека. Борис выехал нам навстречу на телеге и подвез нас до города. Мы устроились на задке, раскачиваясь в такт колесам, точно мешки с зерном. Из всех песен о сражениях и войнах я готова была до бесконечности слушать только эту: скрип да цокот лошадиных копыт, словно барабанный бой. Все эти истории наверняка заканчивались одинаково: кто-то усталый возвращался домой с поля битвы, чудом избегнув смерти, — вот только эту последнюю часть отчего-то никто никогда не пел.

Жена Бориса Наталья уложила меня спать в бывшей комнате Марты — в маленькой солнечной спаленке, где на полке устроилась потрепанная тряпичная кукла и лежало детское лоскутное одеяльце. Марта теперь жила собственным домом, но эта комнатка все равно помнила ее и ждала: теплая и гостеприимная, она приветила и меня, а Наталья коснулась ладонью моего лба, прямо как мама, уговаривая: засыпай, спи спокойно, чудовища не придут. Я закрыла глаза и притворилась, что ей верю.

Проснулась я только вечером — теплым летним вечером, с приходом мягких синих сумерек. В доме царила знакомая уютная суета: кто-то стряпал ужин, кто-то возвращался после дневных трудов. Я устроилась у окна — и долго сидела там не двигаясь. Эта семья была куда богаче моей; у них весь второй этаж был отведен только под спальни. Мариша бегала в огромном саду с собакой и четырьмя ребятишками чуть постарше ее; на ней было свежее льняное платьице, уже заляпанное травой; волосенки выбивались из аккуратно заплетенных косичек. А вот Сташек сидел у двери, наблюдая за детскими играми, хотя среди ребят был и парнишка его возраста. Даже в крестьянской одежде Сташек разительно отличался от обыкновенных детей: плечи прямые, а лицо серьезное, словно в церкви.