Чаща

– Не, – сказал паромщик. – Навряд ли. Если чересчур, значит, я говорю нечестную цену, а я ни разу не соврал.

– Прямо грабеж какой-то, – сказал дед.

– Нет, сэр. Это – цена за переправу на моем отличном новом пароме, – сказал паромщик, почесав рыжую шевелюру. – Не хотите платить, в пяти милях отсюда есть брод, сможете перейти там. Только после придется с милю тащиться по бездорожью, пока не доберетесь до проселка, что ведет к городу. На повозке вам придется туго.

– Я хочу переправиться сейчас, – сказал дед. – А не через пять миль.

– Ну так платите две монеты, и все дела. С лошадьми вы, может, и переплыли бы, но для повозки река здесь глубокая, а пустить ее вплавь – придется рубить деревья и привязывать их с боков. Времени и сил уйдет немало, и вы вряд ли захотите возиться. К тому же, готов поспорить, у вас нет топора, а одалживать свой я не намерен. Так что у вас два пути – отправляться за пять миль к броду или поворачивать назад.

Паромщик протянул руку.

Дед нахлобучил шляпу так, что растрепанные седые космы полностью скрылись из виду.

– Что же, вынужден подчиниться, но предупреждаю, Господь не жалует воров.

– Никакого воровства, честная плата. Просто больше, чем вы думали отдать, а Богу сейчас не нужно на тот берег. А вам нужно. Ну как, договорились?

Дед запустил руку в карман, точно в темную шахту за последним уцелевшем в мире куском угля, и, вытащив две монеты, с маху опустил их на протянутую ладонь, а потом направился к повозке. По виду можно было подумать, что плата за переправу расстроила его куда больше, чем то, что немногим раньше он зарыл в землю собственного сына и невестку.

Он забрался на повозку и какое-то время сидел неподвижно, уставившись в небо.

– Мы могли бы проехать пять миль, да только близится гроза, так что пусть забирает свою непомерную плату и Господь ему судья.

– Да, сэр, – сказал я.

– Думаю, он и сжег мост, чтобы устроить тут переправу, – сказал дед, покосившись на паромщика. – По виду он как раз такой, верно? Совсем не богобоязненный человек.

– Не знаю, сэр, – ответил я. – Вам виднее.

– Разумеется, но мы должны переправиться. Как зайдем на паром, держись от него подальше. Сдается, голова у него полна вшей.

Дед понукнул мулов, и повозка двинулась к парому. Тем временем, пока он сидел и сокрушался, подъехал верхом на гнедой крупный мужчина и тоже направился к парому. Мы услышали, как он обсуждает плату с паромщиком, но они договорились куда быстрее. Мы уже спустились к воде, когда я заметил, что через поле, по дороге, окруженной деревьями, едут два всадника. Тучи нависали над ними, как грязный мох. Как видно, вместе с нашей повозкой, людьми и лошадьми на пароме будет тесновато.

Дедовых мулов привязали к перилам на носу парома, а под колеса повозки подложили клинья, чтобы не откатилась. Мой старый ездовой мул, Бесси, была привязана позади повозки, а мы с Лулой стояли рядом, но не слишком близко. Была у Бесси скверная привычка лягаться, точно корова, если заметит, что вы слишком близко к ее заду, и тогда она старалась отвесить хорошего пенделя. Даже не знаю, что за мысли были у нее насчет наших возможных намерений, но должен заметить, что мы были первыми ее хозяевами.

Громила спешился, отвел свою гнедую на нос и привязал ее рядом с нашими мулами. Потом подошел к нам, оглядел Лулу и сказал:

– Ну разве не красотка?

Раньше я не упоминал, как на самом деле выглядела Лула, так что, пожалуй, теперь самое время. Она была высокой, худой, с рыжими волосами, струящимися из-под голубой дорожной шляпы с пришитым сбоку желтым искусственным цветком. На шее у нее была цепочка с маленькой серебряной звездочкой. Я купил ей эту безделушку в городском магазине. Там были разные – серебряные цветки и сердечки, которые, не сомневаюсь, тоже ей понравились бы, но как-то за год до этого она отвела меня за дом и указала в ночное небо, сказав: «Видишь эту звездочку, Джек? Теперь она моя». Смысла для меня в этом было не больше, чем в деревенской польке, но я запомнил ее слова и, оказавшись как-то в городе с денежками в кармане, сделал ей подарок. Эту цепочку она никогда не снимала. Я гордился своим подарком, и мне нравилось смотреть, как свет подмигивает на серебре. Одета Лула была в легкое синее платье с желтым кантом, в тон цветку на шляпе, и высокие лаковые сапожки, блестящие, как колесная смазка. Все эти вещи дед забрал из дома заранее, чтобы зараза их не коснулась. В таком наряде она казалась одновременно и молодой женщиной, и ребенком. И действительно, красотка, но меня встревожило, как тот человек это произнес. Может, дело было в его улыбке или сальных глазах, шаривших по ее фигуре, вроде и не придерешься, но что-то подсказывало не упускать его из виду.

Лула только сказала:

– Спасибо. – И вежливо поклонилась.

– Да и мулы тоже неплохие, – добавил мужчина, отчего прежнее замечание показалось мне еще более мерзким.

Дед, похоже, ничего из сказанного не слышал, продолжая препираться с паромщиком в расчете вернуть часть своих денег.

Потерпев неудачу, дед сказал:

– Ну так чего мы ждем?

– Вон тех двух верховых, – ответил паромщик.