Чащоба

Сестры умолкли. Обескураженные своей внезапной разговорчивостью, они принялись собираться в дорогу. Коробки, термосы и скатерти снова уложили в сумки. Лишь примятая трава говорила о том, что здесь шла беседа.

Лео рассеянно смотрел на хлопотавших женщин и чувствовал себя довольно странно. Новые родственники? Что ему до них — ни тепло ни холодно? И все же было трогательно, что кто-то пожелал причислить его к своему роду. Сегодня, скорее, проходят мимо друг друга, в отношениях между людьми господствует отдающая горчинкой деловитость, связи по работе все усложняются, учитываются всякие подводные течения, подсматривающий взгляд превратился в нечто обычное. Когда время чревато большими бедами, люди больше держатся друг друга. Если жизнь катится мирно и без социальных потрясений, то тут же засекаются скрытые рифы. Жизнь без лишений становится словно бы безвкусной. Даже семейные связи становятся хрупкими, люди предпочитают быть угловатыми и неуступчивыми. Черт знает, почему у человека на душе обязательно должно быть беспокойно.

И вдруг — как непривычно! — тебя хотят причислить к своему кругу. Было бы несправедливо подозревать сестер в наличии мелкой задней мысли. Лео не был выдающейся личностью, способной украсить большую родню. Скорее родня обогащала его. Едва ли в сегодняшнем, наполненном грохотом и сутолокой, мире найдется много людей, которые имеют возможность пройти по старинным, торжественным аллеям на кладбище и зажечь свечу на могиле прабабушки, которая родилась — о боже! — в начале второй трети прошлого столетия.

Происхождение Лео обрело более четкие очертания, прошлое в его воображении вдруг широко раздвинулось, голова пошла кругом. Что можно было противопоставить подстегивающему любопытству: кто еще принадлежит теперь уже и к его кругу?

Лео плелся вслед за сестрами по направлению к машине. Вдруг, ошеломленный, он остановился. Так, значит, и Вильмут его родственник.

10

В молодости Лео частенько видел прабабушкиных отпрысков, их мужей, жен и детей; они ценили родительское гнездо, край, болота притягивали их к себе, город и в то время утомлял. Они вышагивали в летний зной через поле, женщины в шляпах, но с туфлями в руках — привычка детства? — видать, хотели ощутить голыми пятками дорогую сердцу заросшую тропку отчего края. Перед рождеством на снежной равнине появлялась куча одетых в шубы людей, потом под звон бубенцов все ехали в церковь. Лео не любил эти шумные компании, которые валили в гости к соседям. Завидев чужих, он бурчал дома: опять на Россу стая налетела. Чужие? Теперь оказалось: родственники.

Мать качала головой: они дают Йонасу деньги взаймы, не то бы хутор прогорел.

После смерти хозяина Россы соседское хозяйство пошло под уклон. Значит, дедушка Лео умел содержать хутор, а вот его отец оказался недотепой.

Не глядя в зеркало, Лео знал, что лица прикорнувших на заднем сиденье сестер выражают недовольство, ведь сестры обманулись в нем. Возможно, ждали умиления, искреннего порыва, согретых теплом воспоминаний. Может, и они, несмышленые девчушки в ту далекую масленицу, когда Лео во время озорной игры в снежки очутился у соседей, были на хуторе Росса вместе с городскими гостями? Вдруг и его снежок угодил за шиворот визжавшим барышням? Или они хотели еще раз поспешить в вечерних сумерках на болото, чтобы катать из синеватого снега шары? Может, для сестер имело большое значение, чтобы кто-то предался с ними общим воспоминаниям.

Сестры поникли, и их, наверное, переполняли грустные мысли: Лео тоже, поди, человек без изюминки, бесцеремонный и равнодушный. Он не задумывается о том, откуда пришел, куда уйдет. Все такие черствые — что станет с нашим маленьким народом? Нынче люди живут ради вздорного преходящего мгновения. И Лео избегает идти вглубь. Конфликт поколений вполне понятен, но осознавать различность восприятия мира сверстниками — это больно.

Они считают Лео обычным ветрогоном.

На самом же деле в нем уже что-то начало чуть слышно звенеть. Видимо, в этой прерывистой и тихой музыке было множество оттенков, сейчас в них преобладал один-единственный: предки его приблизились к нему на шажок, ему казалось, что он стал понимать их лучше прежнего. И кажется, впервые подумал о Йонасе с некоторой теплотой, ладно уж, по всей видимости, от него именно он унаследовал это проклятое свойство всегда все взвешивать. С другой стороны, ему надлежало благодарить судьбу за свой осторожный характер: будь он ура-человеком, давно бы уже превратился в прах под какой-нибудь кочкой.

Многие годы они с Вильмутом не наведывались в родную деревню, однако поздней осенью пятидесятого вынуждены были поехать.