Чащоба

Лео вошел в магазин, рассеянно огляделся и указал пальцем на цветок фламинго. Его привлек большой, красный и эксцентричный лепесток, рядом с которым обособленно торчала желтая тычинка. Лео пристально уставился на причудливый цветок, который умело заворачивали в целлофан. Он поклонился, вышел на улицу, остановился под фонарем и стал рассматривать цветок в прозрачной упаковке. И снова ему показалось странным: в возрасте уже человек, а еще никогда не дарил сестре ни одного цветка. Наверное, о таких мелочах следует думать больше, чем о своем потерянном даровании?

Лео знал, что, если он будет лежать без сна в этом старом доме, на этой скрипучей софе и начнет по-прежнему пялиться в потолок, еще десятки раз встанут перед глазами те красочные снимки, так и придется ему бесплодно гадать: как же могло случиться, что одна и та же идея захватила воображение двух, столь далеко находившихся друг от друга, таких разных людей? Хотя Лео уже на выходе из магазина забыл имя того удачливого и, наверное, счастливого архитектора, он почему-то очень ясно представлял себе этого человека. Лет на десять моложе, ассимилированный американец — в этом не было сомнения, — один из его родителей был или испанцем, или итальянцем, человек из простонародья, который и в чужой среде сохранил свой язык, оставаясь до конца верным своим обычаям и традициям, общался лишь с представителями своей национальной группы, избегая и презирая всю эту мишуру цивилизации, которая, по его мнению, нарушала естественность жизни. Далекий и незнакомый коллега Лео с детских лет ощущал разрыв между царившими в доме бесхитростными истинами и рекламируемыми повсюду социальными идеалами. Он рано понял, что родители не смогут быть для него трамплином, придется самому проявить усердие и собственными силами пробиваться выше. В бедной среде быстро выработался инстинкт самоутверждения: юноша стал более приспособленным, мобильным. В то же время обострилась наблюдательность. Он хватал знания на лету и откладывал на всякий случай, про запас, как зерно, так и плевелы.

Лео сел и опустил ноги на прохладный деревянный пол. Вот он стоит, его знаменитый соперник, прислонился беспечно к комоду. Самоуверенный мужчина золотых средних лет. Смуглое лицо в ночной полутьме выглядит темнее обычного, жесткие волосы слегка взъерошены. Полы пиджака распахнуты, галстук сбит набок — ах, эти мелочи, — в одном кармане слава, в другом — гарантия грядущего, еще большего, признания — заказ на новый проект, предлагая который ему в числе прочего сказали: никаких ограничений мы вам не ставим. Мужчина сумел блестяще утвердить себя, собственная напористость и желание трудиться подпирали его. Он получил безупречное образование, использовал без лишней скромности пособия всевозможных фондов и стипендии, много путешествовал и видел.

Иногда талантливые люди торопятся, раньше времени задирают нос, он же не считал зазорным стажироваться у знаменитостей, выполнял простую работу и мотал все на ус. У него хватало ума избежать преувеличенной самооценки неоперившихся специалистов: я созрел для деяний, потеснитесь, дайте место поиграться, скоро заткну за пояс всех знаменитостей.

Больше Лео не хотелось оставаться с глазу на глаз со своим призрачным соперником. Он оделся и с некоторым волнением подумал: давно я не бродил по летнему ночному лесу.

Он прошел на цыпочках до порога, оставил дверь приоткрытой и потихоньку спустился по лестнице. В ночной тишине старого деревянного дома потрескивания, поскрипывания и похрустывания могут обратиться настоящим концертом. Пройдя на кухню, Лео изумленно остановился: Сильви сидела у светлого окна и курила, перед ней стояла пустая рюмка из-под вина.

— Извините, — сказал Лео.

— Мне что-то не спится, — заявила Сильви. — Зимой отосплю то, что недоспала в белые ночи.

— Да, разумеется, — пробормотал Лео и шмыгнул на крыльцо.

Ему было недосуг задерживаться тут, наслаждаясь ночным покоем и благоуханием. Его беспокоило, что Сильви может из окна подглядывать за ним, возможно, не спят и другие сестры, высматривают, лица их белеют за темными стеклами, будто маски висят в воздухе: крадущиеся шаги Лео вспугнули их птичий сон и привнесли тревогу. Лео исчез среди яблонь, побрел по скошенной траве и отыскал тропку, ведущую через окружающие сад кусты в лес. В ольшанике под ногами захлюпало, Лео поскользнулся на размякшей почве, ухватился за хрупкие ветки, выломал себе прутик, хотя и не знал, будет ли он отмахиваться им от комаров или примется отпугивать лося, если тот, случаем, встанет на дороге.

Какой считать эту землю — хорошей или плохой, если все так удивительно перемежается: Лео уже шел посуху. Будто этот крохотный лоскуток создавался в хорошем расположении духа, и землю разбрасывали, доставая пригоршней из передника: направо побольше песка, налево — гравия, вперед — глины, назад — торфяной трухи.

Лео брел по папоротнику, ветки похрустывали под ногами, и он был уверен, что скоро, словно обрезанный, оборвется ельник, он окажется на краю клюквенного болота, и белое дыхание земли будет наплывать на него.