Часовщики. Вдохновляющая история о том, как редкая профессия и оптимизм помогли трем братьям выжить в концлагере

Текст изобилует относящимися к еврейской жизни реалиями, как историческими, так и культурноэтнографическими. Они требуют пояснения, и этой цели служат приведенный в приложении словарь, многочисленные сноски и ремарки соавтора в тексте книги, а также примечания соавтора и переводчика. Оригинальное издание имеет своей аудиторией носителей английского языка, поэтому перевод требует определенной «русификации» текста, однако подходить к решению этой задачи следует с осторожностью. Приведем пример. Говоря о еврейской Пасхе, автор использует английское слово Passover. Мы переводим его как «Пейсах». Возможно, это слово многим нашим читателям более привычно в форме «Песах». Однако здесь следует учитывать, что Гарри вырос в Польше и, соответственно, выговаривал ивритские слова с ашкеназским произношением (терминология, связанная с еврейской религией, в идише – почти исключительно ивритского происхождения). То есть для Гарри, его родных, друзей, земляков этот праздник, несомненно, был «Пейсахом». Учитывая это обстоятельство, мы при транслитерации (обычно вслед за автором и его сыном) старались придерживаться ашкеназского произношения. Возможно, читателю будет резать ухо восточноевропейское «Йисроэл» вместо более привычного многим «Исраэль» или русифицированного «Израиль». Однако соавтор книги в числе прочего стремится погрузить читателя в польскую еврейскую среду 1920–1940‐х годов, и живые звуки еврейской речи играют в решении этой задачи не последнюю роль.

Евгений Давыдов,

Москва, ноябрь 2022 г.

Довоенная Польша

Creative Commons

Глава 1

Здесь, в Америке, даже мой брат называет меня Гарри. Я взял себе это имя в честь американского президента Гарри Трумэна, когда мой корабль прибыл в порт Нового Орлеана в 1949 году. Это была идентичность, понятная американцам. Началась новая жизнь. Мне было тридцать, Вторая мировая война закончилась несколько лет назад. Мира моего детства – еврейского мира Польши – больше не существовало. Я ощущал его как фантомную конечность.

При рождении меня назвали Йехиэл Бенцион, сокращенно – Хиль. Я появился на свет в маленьком городке в польском захолустье примерно в 80 километрах к юго-востоку от Варшавы. Евреи именовали его Кожниц. Все польские города имели на идише свои названия.

В те времена, в 1919 году, население этого местечка в целом составляло чуть менее семи тысяч, из них евреев было более половины.

Мой отец, Михоэл Ленга, был часовых дел мастером из Варшавы. В молодости он переехал в этот городок, поскольку был преданным последователем кожницкого хасидизма. Он рассказывал мне, что его прапрапрабабка была помолвлена с великим хасидским ребе, известным как Кожницкий Магид (1733–1814)[4]. Для молодого человека, недавно живущего в городе и подумывающего о женитьбе, даже такая эфемерная фамильная связь с великим Магидом кое-что значила, поскольку увеличивала шансы на удачный брак. Моя мать происходила из хорошо известной в Кожнице хасидской семьи. Ее имя при рождении было Малке-Рейле Вильденберг. В семье рассказывали, что прапрадед моей матери, Лейзер Йицхак Вильденберг, чуть не стал вторым ребе герерского хасидизма[5].

Что ж, для меня все это не играет прежней роли. Хотя в детстве я был действительно религиозным и понимал, что подобный йихус[6] (знатность происхождения) придавал семье статус в еврейской общине города. Тогда я считал, что хасидский ребе был вторым после Бога. А сейчас полагаю, что ребе мог бы быть и более образованным, и вообще простой человек порой оказывается ближе к Богу, чем раввин[7].

Мои родители поженились в 1910 году и потратили приданое матери на то, чтобы открыть в Кожнице ювелирную лавку и снять квартиру над ней. В 1913 году родился старший из моих братьев. Его назвали Йицхак, сокращенно – Ицеле.

Когда через год после этого разразилась Первая мировая война, население Кожница охватил страх. Все ждали, что германская армия, наступая в Польше против русских, разрушит город. Мои родители бежали в Радом, располагавшийся примерно в сорока километрах к юго-востоку. Перед отъездом отец для лучшей сохранности спрятал товар из лавки и мебель из квартиры в подвале у соседа.

Немецкая армия действительно заняла Кожниц, но германцы не разрушили и даже не разграбили его – опасности для евреев и других местных жителей не было никакой. Когда мои родители через несколько недель услышали эти добрые вести, они с ребенком вернулись в город и узнали, что все их имущество, даже мебель, похищено местными ворами. В дополнение к этому несчастью им пришлось съехать с квартиры, потому что владелец хотел поселить в ней свою дочь, выходившую замуж. Однако он согласился, чтобы мои родители жили в маленькой комнате на задах лавки до конца войны.