Часть Европы. От истоков до монгольского нашествия

Во-первых, сразу оговоримся, что наша княгиня — не та Ольга, которую летопись в 903 году выдает замуж за Игоря. Прекрасная и не по летам мудрая «девушка с веслом» из жития никак не могла родить Святослава в 942 году и быть объектом брачного вожделения для князя Мала в 945-м, а еще десятилетие спустя — для византийского императора. Автор «Жития святой Ольги», рассказывая историю ее замужества, простодушно пишет в XVI веке: «И аз многогрешьныи и грубыи сия написах от многих и неложных сведетелеи слышах», но какие могут быть «неложные свидетели» шестьсот лет спустя?

Есть, правда, версия, по которой Ольга приходилась Святославу не матерью, а бабушкой, однако резоннее всё же предположить, что у Игоря (если это один и тот же Игорь) в разные периоды жизни были жены-тезки. Нельзя забывать о том, что в языческие времена у князя могло быть одновременно несколько супруг (Иоакимовский список «Повести временных лет» впрямую говорит о многоженстве Игоря). Но Ольга, фигурирующая в тексте русско-византийского договора 944 года, это несомненно уже наша Ольга.

^{Святая Ольга (В. Васнецов)}

Вероятней всего, происходила она не из славянского, а из варяжского рода, и до крещения ее звали «Хельга». Год рождения этой женщины нам неизвестен, но в 945 году она была еще молода, поскольку ее сыну (очевидно старшему или единственному) исполнилось всего три года. То, что в 968 году в послании Святославу она называет себя «стары суща», не обязательно означает старость в современном смысле. В те времена пятидесятилетняя, даже сорокапятилетняя женщина, особенно имеющая внуков, могла считаться старой. (Почти тысячелетие спустя главная героиня романа Горького «Мать» называет себя «старухой», а ей всего сорок лет).

С преданием о вдовьей мести еще Карамзин, сначала добросовестно его пересказав, расправляется решительным образом: «Истинное происшествие, отделенное от баснословных обстоятельств, состоит, кажется, единственно в том, что Ольга умертвила в Киеве Послов Древлянских, которые думали, может быть, оправдаться в убиении Игоря; оружием снова покорила сей народ, наказала виновных граждан Коростена». Так оно, вероятно, и было. Невозможно поверить, что княгиня могла заманить древлян в ловушку три раза подряд. Расстояние от Киева до древлянских владений составляло всего два-три дня пути, так что известие об ужасной смерти первого посольства непременно должно было дойти до древлянской столицы.

История про птиц тоже и фантастична, и неоригинальна. Точно такое же предание содержится в исландской «Младшей Эдде». Очевидно, летопись почерпнула историю о сожжении города птицами из скальдической традиции.

Не вызывает сомнения лишь то, что после смуты, вызванной убийством мужа, Ольга отомстила древлянам, приведя их к полной покорности. Без этого ей не удалось бы утвердиться на киевском престоле, сохранить целостность державы и заставить дружину повиноваться. С точки зрения современников (да и летописца, не столь отдаленного от них по времени), жестокость Ольги не бросала на нее ни малейшей тени — совсем наоборот. Она поступила похвально, даже восхитительно как с варяжской, так и со славянской точки зрения: во времена, когда закона еще не было, а существовал лишь обычай, смерть мужа требовала отмщения. Это был высоконравственный поступок, и ранние русские отцы церкви препятствий к канонизации в нем не видели.

После подробного (и вполне сказочного) рассказа о «древлянской мести» летопись сообщает: «…В лето 6455 (947 г.) иде Олга Новугороду. И устави по Мьсте погосты и дань, и по Лузе погосты и дань, и оброкы; и ловища ея суть по всей земли, и знамения, и места, и погосты». Короткое, изложенное между делом, безо всякой заинтересованности событие, между тем, является главным деянием Ольгиного княжения, ее самым существенным вкладом в развитие киевского государства.

По сути дела, великая княгиня осуществила масштабную административно-экономическую реформу, коренным образом изменила систему сбора налогов. Трагический опыт Игоря продемонстрировал, что метод княжьего «полюдья» громоздок и опасен. Князь должен был лично тратить по полгода на сбор дани, таскать за собой по рекам и лесам всё разрастающийся обоз, да еще и рисковать своей жизнью.

«Погосты», которые повсюду учредила Ольга, были чем-то вроде укрепленных районных центров, где находились «тиуны», представители центральной власти. Дань, размеры которой княгиня твердо установила во избежание будущих недоразумений, отныне собирал тиун. Если княгиня совершала объезд страны, теперь у нее были безопасные пункты для остановки. Вокруг «погостов» появились «села» — деревни, где жили «смерды», то есть крестьяне, находившиеся в личной зависимости от Ольги; местным властям запрещалось их «мучить».