Часть их боли

– Тогда пошел вон в вонючие пещеры и служи ей как член культа, а не сиди в моем доме посреди золота и мрамора! – крикнул Илла глухим, старческим голосом. – Иди, носи стиранные тысячу раз льняные тряпки, забудь о роскоши и женщинах! Служи этой старой и такой же алчной твари, растворись в ней, потеряв мечты и голос. Что, не хочется? Хочется пожить, да? Правда?! Вкусить наслаждений? Значит, и ты ни черта не член культа! Лишь стал участником церемонии, как и я! Так что половину дохода и сведения!

Юлиан вернулся в свое кресло, посмотрел на советника, который, как старый, опытный удав, пусть и не победил, но отвоевал свое.

– Договорились, – согласился он.

– Договорились? Отлично! Убирайся из моих покоев!

– Погодите-погодите, мы еще с вами не закончили…

По приказу ему поднесли кинжал, который доселе покоился в ножнах у наемника Латхуса. Взяв следом и золотую чашу, Юлиан потребовал у советника его руку. Тот не отозвался, вцепившись в кресло, и только буравил гостя подозрительным, неверящим взглядом. В общем-то, одни только глаза и жили на лице этого иссушенного мертвеца, кожа которого натянулась на костях, покрылась старческими бурыми пятнами, рот сморщился, уменьшился и устремился внутрь оттого, что недоставало большей части зубов.

«На чем держится еще его душа? За какие выступы жизни хватается?» – гадал Юлиан.

Наконец старик протянул свою дряхлую, морщинистую руку, высунувшуюся из широченного алого рукава. На его запястье Юлиан увидел множество шрамов, говорящих о том, что дар пытались передать сотни раз – и все безуспешно. Не выдержав, он печально усмехнулся, понимая, что воочию видит свою неслучившуюся смерть. Он сделал надрез на коже, отчего Илла непроизвольно вздрогнул.

«Сильно же белая роза попортила его кровь», – думал Юлиан, наполняя чашу под пристальным старческим взором.

Наполнив ее, он с сомнением взглянул на эту пузырящуюся черную жидкость, потом прикрыл глаза, сделал глоток и поморщился от вкуса, напоминающего вкус крови умершего животного. У него хоть и вышло узреть воспоминания Иллы с рождения до нынешнего дня, но они были столь размытыми, столь блеклыми… Речи – сплошное невнятное бормотание, мысли – туманны и спутанны, события – полны пятен, таких же черных, как сама кровь хозяина. Вот Илла Раум Ралмантон вырастает среди культа Раум. Вот он дает обет, заставив отца поверить, что будет лучшим выбором. Вот ночью покидает Раум, забрав золото: он знает, что клятва не позволит ей отомстить. Вот он попадает во дворец. Жизнь мелькала перед Юлианом калейдоскопом, как старые, почти уничтоженные, ветхие картины, найденные на чердаке. Он пытался смахнуть с них пыль, но понимал, что полотну недостает фрагментов, которые словно вырезали, а те, что оставили, – от времени поелись жучками и покрылись плесенью. Вот молодой златожорец пылко выступает на советах, затем сидит в окружении советника Чаурсия, которого убьет с помощью своей Раум. Вот пьет отравленный напиток, к которому приложил руку веномансер Вицеллий. Над умирающим в страдании советником склоняются королева и король. Их слова бессвязно тонут в тумане прошлого, как в болоте. Вот его куда-то несут. Он лежит долгое время в постели, выхаживаемый лекарями. Вот он уже ходит по дворцу, плетя паутину интриг, чтобы вернуть себе влияние. Проходят годы… Илла ведет обычную жизнь царедворца, пока ему не докладывают о том, что нашли Вицеллия…

Юлиан поморщился, открыл глаза. Старик Илла все так же сидел в кресле, вздрагивая от боли, и пронзительно глядел на потемневшие глаза создания Гаара, на его мертвенно-бледное лицо. Так они оба и сидели, и молчали. Наконец Юлиан, отчасти расстроенный тем, что Илла оказался ни при чем в этих странных играх судьбы, поднялся из кресла. Он прошел покои, пребывая в задумчивости и не глядя на советника, который вперил в него взгляд исподлобья. Только у самых дверей он решил обернуться и обронил негромко:

– На этом мы с вами и договорились, достопочтенный… – закончил Юлиан. – Поддержите мою историю возвращения – и перед сном вам не придется гадать, не станет ли эта ночь для вас последней. Я позволю вам пользоваться золотом Раум, так как причитающееся мне я не потрачу за всю бессмертную жизнь. Но раз уж вам так хочется продолжать пользоваться Раум, пусть и через меня… Так и быть, помимо наших договоренностей, я верну вам и ваших телохранителей. Они присмотрят за вашим благополучием, а также умением соблюдать договоренности… – И он отдал приказ своим наемникам, которые вдруг встали по бокам советника.

– Что сделали с Акифом? – спросил вдруг Илла.

– Теперь он с юной Раум не душой, а телом, – отозвался Юлиан и вышел из покоев.

– Что же… Болван! Ты, Акиф, всегда мечтал положить свою жизнь на алтарь служения богам… – шепнул сам себе Илла, с неудовольствием оглядывая замерших подле него наемников.

* * *