Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Самое удивительное в тогдашнем моем состоянии: что время разбилось. Даже осколка какого-либо потока ощущений не осталось у меня в сознании. Все было одновременно^{437}. Бодрствование и сон переходили друг в друга. Боль и блаженство не следовали друг за другом, а соотносились между собой как стоячие воды. И никакой разум не отделял чувствование от мышления, не упорядочивал их в соответствии с понятиями, которые нам внушались с детских лет^{438}. Остаток этого дня и часы последовавшей за ним ночи были вычерпнуты из потока времени и опорожнены в вечное-небытийствующее; они вспыхивали там, как разреженный ртутный луч^{439}. — — —

Я проснулся, лежа в своей постели. Я, значит, провел в постели всю ночь. Я мог бы откинуть меховое одеяло. Я его откинул. Я все еще лежал голый. В моей груди зияла рана. Она не болела, но липла. Липла и подтекала. С внутренней стороны бедра тоже что-то липло и подтекало. Я был запачкан кровью. Соленой, дурно пахнущей кровью. Посреди комнаты стоял Тутайн и мыл себя с головы до ног. Вода сбегала с его кожи каплями и ручейками. И собиралась в тазу, где стояли его ноги. Эта жидкость была темной и мутной. Буро-красной, как помои со скотобойни. Цвета буро-красных нечистот. Он вытерся полотенцем, растер себе мышцы. Я обнаружил на нем разверстый рот большой раны^{440}. Я подумал: я воняю его и своей кровью. Он воняет моей и своей кровью. Он, видите ли, экспериментирует. Хочет показать, что он по натуре убийца. Он склонен к рецидивам. — В этот момент Тутайн увидел, что я проснулся.

— Давай вылезай из постели! — сказал он. — Я тебя сполосну.

Я поднялся, встал перед ним. Он принялся обрабатывать меня губкой.

— Существует, оказывается, и После, — сказал он.

Меня знобило; но он прогнал это ощущение своими быстрыми движениями. Я не спеша наблюдал за ним. Я увидел, что вода смыла слой грязи с моей кожи. Теперь это опять была кожа человека, каким я привык быть. Только обе раны еще кровоточили. Я сказал:

— Возможно ли, что тебе это доставляет радость?..

— Что, по-твоему, должно доставлять мне радость? — медленно спросил он.

— Да вот это… Вскрывать плоть из желания посмотреть, что скрывается за ней… что там внутри… и чтобы текла кровь.

— Ясно, — сказал он тихо. — Ты принимаешь меня за убогого убийцу. Я как раз собирался рассмотреть такую гипотезу. Но сразу могу сказать, что мне не хочется, совершенно не хочется знать, что скрывается под кожным покровом, изменившимся в результате убийства или яростного нападения. Мне хочется понять, что скрывается в тебе. Я — исключительно твой убийца. Твой лейб-убийца. Твой вампир. Я пил твою кровь. И ты пил мою кровь. Конечно, на вкус она не хороша. Тебя пришлось подвергнуть воздействию хлороформа, чтобы мерзкое и убийственное смогло произойти в тебе и с тобой.

— Я только хочу знать, соответствовало ли это твоей предрасположенности, — сказал я.

— Нет, — ответил он, — мне пришлось приложить значительные усилия, чтобы преодолеть себя. Оно почти недостижимо, это чувство. Чувство, что ты действуешь и одновременно упраздняешь себя. Упразднять себя и любить… Любить и быть любимым… Обычно или мы любим, или же любят нас. Но мы с тобой оба хотим, как следует из нашей договоренности, чтобы все было устроено иначе. Мы хотим того и другого. Хотим жить, исключив из своей жизни нормальные феномены. Чтобы любить и быть любимым. Чтобы осуществилось это двойное требование. — ДАЛЕКО, В ДЫМКЕ БЛАЖЕНСТВА И ГРЯЗИ, БУДУТ РУКИ ВОЗЛОЖЕНЫ НА БЕЛОЕ, — говорит один поэт.

Раны кровоточили. Мои раны и его большая рана-пасть. Губы его раны проливали красные соленые слезы. Если и было между нами соединение, кощунственное, то теперь я считал, что это хорошо. Легочные больные ведь пьют теплую кровь забитых коров, чтобы выздороветь. Они пьют кровь год за годом. Почему же мы не вправе сделать что-то для своего здоровья?.. — Собственный мозг вдруг показался мне невесомым… парящим, словно облачко дыма…

Тутайн, наверное, подхватил меня. Ибо очнулся я в его объятиях. Всего на долю секунды головокружение овладело мною. Зачем только я подумал об этой крови коров, которую пьют больные с кровоточащими легкими?

— Укладывать тебя в постель я не буду, — сказал он дружелюбно. — Лучше пройдись по комнате! Сердце у тебя слабовато.

— Что ты знаешь о моем сердечном мускуле? — откликнулся я.

— Кое-что знаю, — ответил он серьезно, — я покопался в тебе во многих местах. И какие-то твои особенности понимаю теперь лучше, чем прежде. Сам ты моих действий не помнишь. Но я не хочу от тебя ничего скрывать.

Он положил правую ладонь мне на живот. Внезапно я почувствовал ужасную боль. У меня перехватило дыхание. Потому что Тутайн запустил пальцы в мою плоть и еще вцепился в нее ногтями. Так хищный зверь ударяет лапой свою жертву. Я хотел крикнуть. И не мог. Он тотчас ослабил хватку.

— Ты много чего претерпел, — сказал он, — только забыл об этом.