Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Еще в поселке жил один пьяница, Матта Онстад. Его именем назвали популярный спрингданс. Он, видимо, был в молодости выдающимся танцором и скрипачом. И прослыл музыкальным гением Вангена. Наше знакомство с ним стало неизбежным, когда здешние люди узнали, что я занимаюсь музыкой. А как бы я мог это скрыть, хотя бы только на час, после того как на наш причал выгрузили рояль в большом ящике^{273}?..

Это был красивый, старый бехштейновский концертный рояль. Почти ежедневно я понемногу играл на нем. Удивительная, радужно-мерцающая окраска звука — объясняющаяся тем, что инструмент был слегка расстроен, а также неровным звучанием и изношенностью французской механики, — необычайно возбуждала меня. Что сила удара должна меняться, мне не мешало. Я не придавал большого значения тому, чтобы вышколить свои пальцы; я думал музыкальными фразами и прислушивался к их отзвукам, порождаемым струнами… В те годы я верил в музыку. В ее божественный язык и в ее святых, которых мы так пошло называем композиторами. Однажды после полудня я забылся, погрузившись в себя или в какое-то произведение Дитриха Букстехуде, я уже точно не помню; вдруг в дверь громко постучали. Я вскочил с табурета перед роялем — пристыженный, потому что, увидев себя в эту секунду как бы извне, почувствовал, что моя музыка могла вызвать чье-то неудовольствие. Я крикнул: «Войдите!» В дверь постучали снова. Я повторил приглашение. Дверь теперь в самом деле открылась — я уже этого не ждал, — и вошел рослый, довольно старый человек. С красным, распухшим, покрытым рубцами носом.

— Я Матта Онстад, — представился мужчина.

— Прошу вас.

— Я Матта Онстад, — повторил он.

— Прошу.

— Я Матта Онстад, — прозвучало в третий раз, очень громко.

— Я понял, — ответил я смущенно. — Меня зовут Хорн.

— Ты знаешь, кто такой Матта Онстад? — спросил он меня.

— Нет, — сказал я, потому что тогда еще не знал этого.

— Я так и подумал, что ты ничего не смыслишь в музыке, — заметил человек и сел. — То, что ты играешь, я пару раз слышал с улицы, это не гармония. Только в норвежской музыке есть гармония. Вся иностранная музыка — это диссонанс. Диссонанс.

Я безуспешно пытался что-то возразить. Я заметил, конечно, что Матта Онстад пьян; однако не мог не признать, что ему присуща своеобразная логика. Он заговорил снова:

— Я знаю, что только в норвежской музыке есть гармония. А уж кому, как не мне, это знать. Моим именем назван самый знаменитый спрингданс. Танец так и называется: «Матта Онстад». А Матта Онстад — это я. Никто так не танцевал его, как я, когда был молодым. Я и играл тоже.

Я попытался от него отделаться. Это удалось не сразу. Но в конце концов я сказал, что мне было бы интересно познакомиться со спрингдансом.

— Договорились, — сказал он, — я принесу свою скрипку.

Теперь он сразу ушел. Оставив в моей душе неприятный осадок.

Я не понял, что этому человеку от меня нужно. В дверь он стучал так, будто хотел причинить мне беспокойство. Его рассуждения о гармонии и норвежской музыке показались мне маловразумительными. Меня удивило в нем совершенное отсутствие смущения, бесстыдное желание настоять на своем. (Но разве мы, люди, не все одинаково обременительны и нетактичны, когда верим, что знаем что-то наверняка, или когда непоколебимо верим во что-то?)

Уже через несколько дней он причинил мне беспокойство снова, точно таким же манером, что и в первый раз. На пульте рояля у меня стояли ноты: на сей раз одна из ранних мануальных токкат Баха, столь очевидно подслушанных у Букстехуде. (Может, она и была написана под присмотром старшего маэстро, в Любеке^{274}.) Разве нельзя предположить, что более радостный, изобретательный Букстехуде время от времени поправлял у Баха какую-то гармонию или звуковой шаг?

Матта Онстад тотчас набросился на эту композицию, хотя в лучшем случае слышал ее фрагменты — с лестницы или из коридора.

— Здесь нет никакой гармонии…

Впрочем, на сей раз он был трезв и принес собой скрипку. Такая хардангерфеле похожа на обычную скрипку^{275}, только струнодержатель у нее имеет более плоский изгиб, чем принято сегодня, — чтобы облегчить извлечение аккордов. Под игровыми струнами обычно находится — они проведены через маленькие отверстия в струнодержателе — от четырех до шести резонирующих струн: настроенные стальные проволочки, задача которых состоит в том, чтобы колебаться вместе с игровыми струнами и таким образом усиливать резонанс корпуса. Скрипка Матты Онстада была богато украшена инкрустациями из перламутра, эбенового и лимонного дерева. Разобравшись в ее конструкции и функциях, я получил ключ к этому странному присловью о гармонии, которая будто бы есть только в норвежской музыке… Скрипка — это не знающий никаких ограничений сольный инструмент: целый оркестр танцевальной музыки, представленный в фигуре одного-единственного шпильмана.