Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Перед самым поселком Ванген — как раз там, где после развилки главная дорога, слегка отклонившись к югу, оказывается зажатой между рекой и стеной кладбища, тогда как ее северо-западное ответвление ведет к расположенной в живописном месте кузнице, — находился Дом молодежи. Новое роскошное здание. Возведенное на средства общины. Судя по этому зданию, приверженцы нового благочестия составляли большинство в общинном совете. За толстыми гранитными стенами полуподвального этажа размещалась, помимо нескольких подсобных помещений, комфортабельная кофейня; на верхнем, деревянном этаже имелись две комнаты и один зал, предназначенный для того, чтобы почтенные ораторы излагали своим слушателям мудрые и поучительные мысли. Зал был во всех смыслах чистым: танцевать там не разрешалось даже под присмотром призванных. Поскольку же этот зал оставался единственным публичным помещением на весь избирательный округ, а танцы на причале уже несколько десятилетий назад заклеймили как грех, в Уррланде не танцевали вообще. (Один-единственный раз разъезжавшему по округе молодому парню из Рингебу позволили станцевать здесь под звуки скрипки-хардангер халлинг. Он исполнял этот мужской танец — изобретенный специально для того, чтобы молодые парни показывали девушкам свою удаль и сами ею упивались, — как какое-нибудь вымирающее негритянское племя могло бы колотить в ритуальные тамтамы перед губернатором-европейцем. Если бы губернатору не понравились их жесты или очевидность фаллической подоплеки, он бы имел полное право запретить ритуальное действо… Между тем в вангенском Доме молодежи никто вообще ни о чем не думал, пока молодой мужчина в пестром деревенском костюме медленно крутился вокруг своей оси или ногой сбрасывал с высокого шеста шапку. Для собравшихся это было всего лишь представление, своего рода музейный экспонат. Один только старый ленсман сказал, что в молодости проделывал такие фокусы лучше.) Вместо танцев многие упражнялись в публичном ораторском искусстве. Как-то за один день мы с Тутайном познакомились аж с тремя выдающимися достижениями в этой области. Потакая своему любопытству, мы решили наконец выяснить, почему по определенным дням все — и стар и млад — потоком устремляются в сей храм общины… Началось всё с благочестивого песнопения. Не забыли исполнить и «Ja, vi elsker dette landet»[5]. Простоты ради сперва только пели, примерно полчаса. Потом на подиуме появился человек — представитель Святых последних дней^{315}, или Дома Зогар, или общины пятидесятников, или, может, какой-то новой (или старой), еще лучшей миссии — и, опираясь на Откровение Иоанна, начал обличать нынешний грешный мир. Он кричал и бушевал, словно Господь на небе, и цитаты из этой загадочной Священной книги слетали с его губ, как брызги похлебки. Он знал всё с окончательной точностью, наверняка, будто это было внушено ему Святым Духом. Он ни в чем не сомневался, не чувствовал сострадания: дескать, пасть ада безжалостно разверзнется — и его теперешние слушатели, насаженные на навозные вилы, полетят прямиком туда… После опять пели, чтобы немного проветрить помещение после этого удушливого кошмара. Пение продолжалось долго, а потом на подиум поднялся крестьянин, житель какой-то из ответвляющихся долин; судя по выговору, норвежец. Речь его была очень пространной, но по сути представляла собой вариации одной-единственной фразы: «Норвежский крестьянин — наилучший крестьянин». Докладчик повторял эту фразу, как плохой проповедник талдычит библейскую цитату — на сто ладов. Фраза, как и библейская цитата у проповедника, с каждым разом становилась все лучше, расстановка акцентов менялась, и поучительное высказывание переливалось всеми красками. Иногда вспыхивало слово норвежский, иногда — крестьянин, иногда — наилучший. Впрочем, из упомянутого ключевого высказывания нам удалось-таки вычленить кое-какие дополнительные сведения. Например: «Норвежскому крестьянину присуща культура. Что такое культура?» — Ну, мы узнали это. «Норвежскому крестьянину присуща любовь. Любовь к кому, к чему?» — Мы узнали и об этой любви. «Норвежскому крестьянину присуще национальное самосознание». — Нам объяснили и это. «Норвежский крестьянин свободен». — Такую свободу оратор расписал самыми яркими красками. «Норвежский крестьянин пользуется наилучшими хозяйственными методами». — Это тоже было подтверждено доказательствами. В системе доказательств не обнаружилось никаких лакун. Норвежский крестьянин держится на плаву, как масляное пятно на поверхности воды. — Это был самоуверенный, чудовищный доклад. Получалось, что вся земля, за исключением Норвегии, населена халтурщиками и дураками. — Впечатление осталось грандиозное, и слушатели долго хлопали. Потом все опять пели. Стемнело. Пришлось зажечь лампы. К началу третьего доклада зал заполнился до отказа. Молодые парни прибывали дюжинами. Причину этого мы поняли только тогда, когда на сцену поднялся оратор. Точнее, ораторша: дочь кузнеца, единственная во всем Уррланде девушка, наделенная несомненной красотой. Ей исполнилось семнадцать. Парни, которых пока никто не привязывал к кровати, облизывали пальцы, стоило им только подумать о ней. — Так вот, эта Хобьёрг Амла начала с того, что преподнесла нам тридцать библейских цитат. Любой преподаватель катехизиса испытал бы чистейшую радость, наткнувшись на столь незамутненный источник. — Но для чего понадобилось это специальное предложение гарантированной божественной мудрости? — Прелестное дитя, как выяснилось, хотело доказать, что выходить замуж грешно. Радости брачной жизни изображались самыми черными красками. Девушка обозвала местных парней ордой сластолюбцев. Она не стеснялась прибегать к грубо-наглядным выражениям. Описав ужасные опасности, которые подстерегают каждую девушку, дочь кузнеца заговорила об утешениях, открывающихся перед благочестивыми людьми: о воздержании и погружении в смысл и букву Священного Писания. Дескать, кто будет благочестив, удостоится откровения, как это произошло с ней самой… Ее так и распирало от желания разделить полученное ею знание со всеми. Улыбаясь, без запинки, с обаятельной серьезностью произносила она свою проповедь. Это было удивительнее, чем все, что мы слышали до сих пор. Только некоторые парни смеялись. Увы. Они нарушили праздничное настроение.