Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Прошли часы, прежде чем снова прозвучал чей-то голос. Жених выкрикивал имя своей невесты: «Эллена!» Альфред Тутайн вздрогнул, отшатнулся от этого голоса. Но голос приближался. Он продолжал звучать. Имя настигло его. Матрос сказал себе, что спастись не получится. Его обязательно поймают… Он пригнулся, уклоняясь от светового конуса. Пополз к ближайшему углу. И тут, непостижимым образом, из этой глубины тоже ударил вверх световой луч. Жених Эллены, кажется, отвернулся. Во всяком случае, дальше не пошел. Но свет из глубины, нарастая, внезапно стал очень ярким. Свет устремился прямо вперед, а всхлипнувшему матросу пришлось скользнуть в Нераспознаваемое. Слепой пассажир и суперкарго обменялись двумя-тремя словами. Альфред Тутайн воспользовался этим, чтобы спрятаться. Жених с тягостной медлительностью продолжил свой путь.

Эта ночь никак не хотела кончаться. Едва Альфред Тутайн решил обратиться в бегство, чтобы на верхней палубе почувствовать себя свободным, как незримые цепи опутали его ноги. Страх, что ищущие найдут тайник с трупом — случайную дыру между досками, — пригнал матроса к этому кошмарному месту. Его руки шарили по стенам и по полу. Руки, слепые рабочие инструменты, искали предметы, которые были бы дружелюбны к убийце: обрывки упаковочной бумаги, негодные мешки или их части, давно исчезнувшие из памяти тех, кто когда-то ими пользовался; искали отходы, которыми можно забросать покойницу, — чтобы щит из рухляди заслонил ее от взглядов ищущих. Матрос стал швырять на Эллену все, что нашел… Мешки из-под муки, которые были опорожнены Паулем Клыком, когда он пек хлеб или лепил клецки, и теперь валялись в незапертой кладовой, так что Альфреду Тутайну ничего не стоило их украсть: эти пыльные мешки — ей в лицо; сыплющуюся грязь — в ее полуоткрытые глаза… Когда он обезобразил ее, лишил человеческого облика, вымазал дегтем и обклеил обрывками бумаги^{35}… превратив в тюк, до которого никто не захотел бы дотронуться — — Тогда-то и притопал слепой пассажир: уже утративший всякое мужество, безглазый, направляющий луч фонарика в пол. Альфред Тутайн молча протянул к нему потные руки, ощупал его шею, провел ладонями по груди, наконец осторожно взял за руки, одна из которых держала фонарь, отодвинул от себя безвольного жениха, развернул на 180 градусов… И тот отшатнулся с отвращением и страхом, поспешно зашагал прочь.

Когда он обезобразил ее, лишил человеческого облика… И вот наступил час, когда он, с небольшой опасностью для себя, мог заняться этим жутким обезображиванием. Полночь уже миновала. Беспокойные ночные бродяги с потухшими глазами вскоре рухнут на свои койки. Они облазили весь корабль. Сделали что могли. Но отвратительное место, открытую могилу с разлагающимися останками, пока не нашли. Нельзя допустить, чтобы труп начал вонять. Испуская чуждые запахи. Едкие. Расчленить эту плоть: но ему бы не удалось незаметно выбросить за борт страшные куски. В лучшем случае он мог бы пригрозить этим строптивой покойнице. Но чтобы в самом деле такое осуществить, его сил не хватило бы…

Он побежал. Подался наверх. Прошел через какую-то дверь и снова спустился по трапу. Он стоял теперь в парусной каюте. Там горела шахтерская лампа, слабым пламенем. Подвешенный поперек помещения, над многими слоями жестких парусов со шкаторинами, покачивался гамак. В нем спал старый парусный мастер. Альфред Тутайн долго смотрел: не лгут ли закрытые веки, можно ли доверять равномерному дыханию. И с удовольствием втягивал в нос кусачий запах древесного дегтя, олифы. Старик спал крепко. Глаза матроса блуждали по просторному помещению, набитому подсобными материалами. Рядом обнаружилась канистра. Из слабо закупоренной горловины вытекло немного коричневато-черной жидкости; липкие капли на тулове сосуда не позволяли прочесть большую, с красной каймой этикетку. Тутайн дотронулся до них. Обнюхал пальцы, испачканные вязкой жидкостью. «Древесный деготь», — сказал удовлетворенно. Поднял канистру. Она была еще довольно тяжелой. Поплелся обратно — тем же путем, что пришел. На мгновение остановился на палубе и втянул в себя свежее дуновение черной морской ночи; потом снова — затхлость внутреннего пространства корабля, ребра которого уходят глубоко в воду… Матрос дотащил канистру до трупа. Нашел ощупью руки покойницы. Щедро плеснул на них. Ухватил ее за волосы. Склеил волосы вязким содержимым канистры. На лицо — деготь. На груди — деготь. В небрежно прикрытую раздувшуюся промежность — деготь. Он облепил Беззащитную клочками бумаги, натянул на верхнюю часть туловища еще один мешок. И вылил остатки из канистры на этот тюк, состоящий из мешковины, бумаги и человеческой плоти. В воздух поднялись едкие испарения. Но Альфред Тутайн уже ничего не чувствовал. Он поддал ногой пустую жестяную канистру. И та покатилась. Куда-то в бесконечность.

* * *