Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Все еще идет дождь; погода испортилась. Холодное помрачневшее небо удушает свет долгих дней. Мое думание обращено вспять…

Решения сваливались на нас одно за другим. Было понятно, что Тутайн хочет отказаться от торговли лошадьми. И Фалтина он навещал явно не потому, что нуждался в советах, как ему себя вести со скототорговцем. Вдова Гёсты прислала Тутайну письмо с кратким описанием того, что произошло. Она подчеркивала, что со своей стороны договор не нарушила. К письму она приложила список сделанных ею долгов и просила оплатить их из той части доходов предприятия, которую она должна получить в следующем году. Она черным по белому обвиняла Тутайна в том, что он, из-за свойственной ему неуживчивости, разрушил ее надежду на дальнейшее плодотворное сотрудничество. О своем нынешнем местопребывании она умолчала. Она, дескать, «наконец свободна, свободна, свободна!», приписала она в конце размашистым почерком. Тутайн порвал это письмо.

— Теперь она спокойно может забыть про могилу Гёсты и на протяжении года жить, ни в чем себе не отказывая. Она счастлива, этому я готов поверить, — сказал Тутайн. — А потом, скорее всего, станет чьей-нибудь содержанкой или поступит на работу в бордель. Если же поймет, что начинать такую карьеру поздно, накрасится и встретит смерть в лучшем своем наряде. Она мужественная женщина.

По его лицу мы видели, что решение о ликвидации предприятия — окончательное. Что имя госпожи Вогельквист уже вычеркнуто из памяти… Зато явились ее кредиторы. С ними Тутайн расплатился.

Нет, Тутайна заботила сейчас не торговля лошадьми. Предприятие мало-помалу разваливалось, разбазаривалось, потому что он сам этого хотел. Его мысли были полностью заняты разговорами с Фалтином, которые он вел втайне от нас. В дневное время он бродил по комнатам, как лунатик. И, казалось, в нашем обществе не нуждался.

Гемма нас больше не навещала. Но и кольцо не вернула. Она отвела себе на размышления многодневный срок. Я подозревал, что она иногда видится с Фалтином и Тутайном. Примерно в это же время в рассказах Тутайна стало все чаще всплывать имя доктора Йунуса Бострома^{424}. Бостром, дескать, — городской врач, кавалер двух высоких орденов и главный врач маленькой больницы, знакомый Фалтина. Бостром был морфинистом. Но это я узнал позже. В духе своем доктор Йунус Бостром комбинировал новейшие биологические теории и выработал собственный диссидентский взгляд на сущность организованной протоплазмы, объясняющий, как он полагал, устройство человеческой натуры: то, в чем все люди похожи, и то, чем они друг от друга отличаются.

По вечерам мы с Эгилем сидели в зале как два изгнанника, предоставленные самим себе. Я видел, что Эгиль страдает; в душе у него происходили важные изменения; его красивое и здоровое тело пылало в огне воображаемых исступлений. Это не было каким-то внезапным недугом, просто Эгиль поддался темным влечениям в неблагоприятный момент. В результате ледяные стены одиночества, обступавшие его и раньше, умножились. А я не проявил чуткости, не дал понять, что он может выплакаться в моих объятиях. Мы почти не разговаривали друг с другом. И даже, по сути, гордились тем, что умеем молчать. Может, мои душевные страдания были не такими уж нестерпимыми. Они в тот момент еще спали. Они, конечно, никуда не делись; но казались совсем обессилевшими, как работники, которые, упившись пивом и шнапсом и протанцевав всю ночь напролет, наутро с закрытыми глазами доят коров: их распухшие руки кое-как двигаются и сжимают, тянут коровьи сосцы; но сами парни, сидящие на скамеечках, будто оцепенели: яд вчерашнего сладострастного буйства колом торчит в груди. Именно так — с колом в груди — погребали когда-то самоубийц.

Однажды вечером Тутайн, едва выйдя из дому, вернулся. Я сразу понял, что он смущен или опечален.

— Что такое? — спросил я, как если бы это меня интересовало.

— Я встретил Фалтина, — сказал Тутайн, — он был на пути к нам.

— И он шел от Геммы, — дополнил я.

— Он прежде посетил Гемму, это правда… Мы с ним столкнулись в наших воротах, — сказал Тутайн.

— Он, значит, отказался от мысли посетить нас, и ты вернулся, — предположил я. — Вы вряд ли успели обменяться больше чем парой слов.

— Он мне отдал кольцо, которое получил от Геммы, — сказал Тутайн, — и я надел кольцо себе на мизинец. Оно пришлось в самый раз. Я не хочу его снимать… Надеюсь, ты с этим согласишься. Если да, было бы вполне естественно, чтобы и ты по-прежнему носил свое. — Я в тот момент еще не понял, чтó он хотел сказать. Я понял только, что Гемма расторгла помолвку. Кольцо она передала Фалтину. Фалтин вручил его Тутайну. Тутайн теперь носит его на пальце. Это случилось, и я не понимал теперь, почему вплоть до последней минуты надеялся, что Гемма вернется в наше жилище. Надеялся вопреки тому, что само жилище уже разорено.