Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

И вот Альфред Тутайн стоит передо мной в новом костюме, пахнущем ткацкими машинами, отделочным цехом и пошивочными мастерскими. Этот человек изменился к лучшему. Высокого роста. С сильным и открытым лицом. Ноги, видные теперь до самого верха, — длинные и стройные; крепкие ляжки, начинающиеся от жестких костистых колен (такое колено он и засунул в рот убитой) и пронизанные сухожилиями, переходят в приятные закругления, каких не встретишь у неудачных отпрысков человеческого рода, и несут на себе короткий, очевидно безупречный торс. На полу валяется матросский костюм: широкие брюки и блуза, достаточно обыкновенная, чтобы скрывать все достоинства, которые теперь обнаружились. Альфред Тутайн провел по своим каштановым волосам грубым гребнем, пригладил густые брови. Он изменился. Теперь и я это увидел. Я был совершенно потрясен. Не знал, что думать о мире и о жизни. — Почему Альфред Тутайн должен вновь надеть матросскую блузу, если без нее он, как человек, лучше? Почему он должен вновь бороздить моря, если его блуза воняет трупом? Да почему вообще должно случиться обычное — то, что способен представить себе любой обыватель? — Я не утаил от себя, что сам и являюсь таким обывателем и что в этот час передо мной свершилось все великолепие чуда, повергнув меня на землю. Что надо мной звучат, ругая меня, праздничные голоса. Я отчетливо слышал слова: «Это человек. Человек, каким он был в начале и каким когда-нибудь шагнет к звездам. И ничто не введет его в соблазн, кроме собственной силы». Я чувствовал, что превращаюсь в малость, которая безвольно расползается под этим Происходящим, чтобы быть уничтоженной… Не помогло и то, что возвышенная картина вскоре расплылась в соленых слезах, наполнивших мои глаза. Я чувствовал, что отдан на произвол необозримому Новому, которое уже грядет. Альфред Тутайн не будет наниматься ни на какой корабль. Он останется здесь. И я не знал, примирятся ли со всем случившимся эти дома и времена, улицы и ночи, когда узнают, что он останется здесь — как часть меня, более того, как я сам. Очень одинокий, но и запачканный какой-то грязью — или обремененный какой-то помехой, которая выражается в глупости, в непостижимом непонимании, демонстрируемом по отношению к Чуду. Я видел Превращение, но остался закрытым, как не способная к деторождению женщина… Он шагнул за порог. Я же, уничтоженный, остался. И не знал, к какому выступу хаоса привязать свои ощущения. Я был захвачен врасплох и не мог спастись, это казалось очевидным. Я мог только сидеть здесь, уставясь в серую неподвижность, — в то время как вечный поток Воинств, стремящихся над облаками к звездам, катился прочь от меня…

Через какое-то время я, все еще не уничтоженный, поднялся, собрал принадлежности матросского костюма и аккуратно положил их в ногах кровати. (Я понюхал этот сверток одежды. И установил только, что он пахнет Тутайном — его пóтом.)