Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

— Кто из нас двоих виновная сторона? — спросил он наконец. — Для меня жизнь почти ничего не значит. Это — свидетельство неподдельности моей ставки^{350}. Солдаты — а их великое множество, и далеко не все они герои — ставят на кон собственную жизнь. Они не вправе утаивать свое тело от смерти. Рабочие в шахтах и у станков, способных порвать человеческую плоть, тоже подвергаются опасности. Если они умрут от увечий или от удушья, это не лучшая участь, чем быть убитым. Так почему слуга, зависящий от своего господина, не должен подвергаться опасности? Душа так или иначе пропала, если ты вынужден подчиняться другому. Так почему же тело должно быть пощажено, если любой солдат большой армии приносит навязанную ему военную присягу, то есть обязуется — чувствует себя обязанным — бросаться вперед, навстречу огню и стали?.. — Он больше не ждал от меня ответа. Он опустошил бокал и тотчас снова наполнил его, чтобы снова опустошить.

— Я ложусь спать, — сказал он спустя какое-то время, — я устал. Я действительно очень устал. Я хотел бы завтра спать целый день.

— Это я охотно тебе позволю, — сказал я мягчайшим тоном. Я почувствовал незаслуженное облегчение: потому что мог пойти ему навстречу хотя бы в такой малости.

— Спасибо, — сказал он и отправился к себе.

Я же допил остатки пунша. Еще раз — движением руки, немым криком — я попытался пробить поверхность тьмы. Но тьма не раздралась. Она остается.

Я прошел в свою комнату, запер дверь. Я еще сидел за письменным столом, когда ручка двери повернулась. Но Аякс не окликнул меня. Не произнес ни слова. Я услышал его удаляющиеся шаги.

Ноябрь, снова {351}

Утром я в обычное время покормил Илок. Потом снова улегся в постель. Но прежде прислушался у двери Аякса, не проснулся ли он. Я не уловил ни единого звука, поэтому приоткрыл дверь на щелку. Он лежал под овчинным одеялом, как мертвый; голова на цветастой подушке была повернута в мою сторону. Беспомощный в бесконечных пространствах сна… И все-таки меня тронуло, что он лежит в своей постели и спит, что не сбежал ни к Оливе, ни к этим мельничным жерновам^{352}. У меня еще сохранялся какой-то остаток ощущения нашей общности, интереса к тому, что Аякс делает или не делает. Был бы я преступником, за которого он вроде бы меня принимает, я бы мог сейчас удовлетворить свое преступное желание. Неужели он не подумал об этом? Или он хочет уподобиться солдатам, которые уговаривают себя быть бесстрашными? — Ах, слова никогда не совпадают с нашими мыслями!

Только около полудня я проснулся во второй раз. Аякс все еще спал. Я быстро соорудил холодный завтрак, приготовил чай, налил в кувшин вина и принес все это ему. Он открыл глаза. Я почувствовал его благодарный взгляд.

— Ах, — сказал он, — немного комфортной жизни: находить в ней удовольствие — это так по-человечески…

Покончив с завтраком, он опять заснул… Лишь ко времени вечернего пунша он наконец появился в гостиной, нормально одетый, и попросил, чтобы на сей раз напиток приготовил я, а не он. Его желание состояло в том, чтобы растянуть эти часы, мое — чтобы их сократить. Он много пил. И курил одну сигарету за другой.

Он спросил:

— Почему мы с тобой не способны достичь согласия?

— Путь от одного человека к другому очень длинен, — ответил я, — и это не прямая дорога. Я уже слишком стар для далекого путешествия. А ты заблудился в зарослях — —

— Мы могли бы, по крайней мере, организовать себе приятную жизнь, — сказал он уверенно.